Болезнь культуры (сборник)

Прежде всего я полагаю, что у читателей создалось впечатление, что рассуждения о чувстве вины вышли далеко за рамки темы этой статьи, разросшейся поэтому до недопустимых размеров, а все прочее содержание, не связанное с чувством вины, оказалось оттесненным на задний план. Это могло бы разрушить комбинацию моего сочинения, если бы не отвечало замыслу автора показать, что чувство вины является важнейшей проблемой культурного развития и что культурный прогресс оплачивается ценой отказа от счастья, взамен которого человечество получает чувство вины[125]. То, что в этом заключительном разделе нашего исследования может показаться странным, вероятно, можно свести к весьма своеобразному и до конца не понятому отношению чувства вины к нашему сознанию. Обычно в случаях раскаяния участие сознания представляется вполне ощутимым, мы даже употребляем вместо фразы «чувство вины» оборот «осознание вины». При изучении неврозов, которым мы обязаны пониманием нормы, обнаруживается некое противоречие. При одном из таких аффектов, при неврозе навязчивых состояний, чувство вины назойливо вторгается в сознание – оно доминирует в клинической картине жизни больного и заслоняет собой все другие осознанные чувства. Но в большинстве других случаев, при иных формах неврозов, чувство вины остается неосознанным, ничем не проявляя своего присутствия. Больные не верят, когда мы говорим им, что их мучает неосознанное чувство вины; для того чтобы они хотя бы отчасти нас поняли, мы рассказываем им о неосознанной потребности в наказании, в чем и проявляется чувство вины. Однако его связь с той или иной формой невроза не следует переоценивать. При неврозе навязчивых состояний также встречаются больные, не осознающие чувство вины или ощущающие его лишь как мучительное недомогание – своеобразный страх, мешающий им выполнять определенные действия. Эти вещи больной обязан в конце концов понять, но до поры не в состоянии этого сделать. Вероятно, здесь будет уместно замечание о том, что чувство вины в своей основе является топической разновидностью страха; а в своей поздней фазе полностью совпадает со страхом перед супер-эго. Связь сознания со страхом имеет множество разнообразных вариаций. Иногда страх скрывается за другими симптомами, но вскоре полностью и довольно бесцеремонно завладевает сознанием; иногда же он маскируется так искусно, что мы вынуждены говорить о бессознательном страхе или, – если мы хотим вычленить чистое психологическое состояние, для которого страх является лишь ощущением, – о возможности страха. Поэтому вполне допустимо думать, что воспитываемое культурой чувство вины не распознается как таковое и по большей части остается неосознанным; или же проявляется как психологическое неблагополучие и неудовлетворенность, для которых люди ищут другие причины. Религии, во всяком случае, никогда не упускали из виду чувство вины. Они выступают, – о чем я упоминал в одной прежней работе[126], – с претензией избавить человечество от чувства вины, каковое они именуют грехом. Из того способа, каким христианство добивается такого избавления, – с помощью жертвенной смерти одиночки, принявшего на себя всеобщую вину, – мы можем сделать вывод о том, какой могла быть причина возникновения первоначальной вины, с которой началась культура[127].