Болгары старого времени

Умер Младенчо! А что дальше было, про то не спрашивайте. Не спрашивайте, как выли по нему женщины, как рвала на себе волосы мать и билась над свежей могилой. Славчовица не перенесла горя. Через два месяца рядом с могилой Младенчо вырос еще один свежий холмик. Дед Славчо был крепче: он остался жив-здоров, но в два месяца состарился и поседел, как за двадцать лет. Невестка его до того похудела и согнулась, будто осталась она вдовой с пятерыми детьми: никто не сказал бы, что она совсем недавно родила первого ребенка. Только маленькая Райка ничего не знала про смерть отца и бабушки и росла себе да росла, хорошенькая, как ангелочек, веселая, как ласточка.

Все на свете проходит и забывается. Время залечивает раны. Каких только не случается несчастий, каких напастей не переносит человек! А все забывается и зарастает. Так оно и тут оказалось. Больно, тяжко было деду Славчо, как ребенок плакал, причитал, словно женщина, но живой человек о живом думает, свыкся и он со своим горем. «Божья воля, — сказал он себе, — бог дал, бог и взял. Разве против нею пойдешь?»

Утешался дед Славчо и благодарил бога за то, что хоть не один-одинешенек остался на снеге. Есть у него сноха и внучка. У других и того нет. Сноха добрая и разумная, во всем его слушалась, почитала, и деду Славчо не на что было жаловаться. Хозяйства у него опять пошло хорошо. Невестка ему была что дочь родная. А как он внучку любил да радовался на нее — и рассказать нельзя.

II

Райка росла у деда, как цветочек в саду. И вот она уже невеста. Дождался и этого дед Славчо. Не довелось ему видеть свою Христинку невестой, зато бог продлил ему век, дожил он до того дня, когда внучка отправилась на хоро^{88}.

На диво хороша была Райка. Высокая, стройная, тонкая в поясе, как тополь, колыхалась она на ходу. Грудь у нее была высокая, полная, плечи круглые и широкие, а лицо такое нежное и милое, что и во сне не приснится. Щечки белые, румяные, как розовые бутоны, умытые росой. Алый ротик словно монетой вырезан, улыбнется — засверкают два ряда зубов, мелких и белых, что твой подснежник, а на щеках ямочки появятся. А глаза! Где еще можно увидеть такие глаза, черные, с милым добрым взглядом! Поднимет длинные ресницы, — огнем обожжет, ты и с места не сдвинешься — такая сила была в ее взгляде. И словно одурманивал тебя этот взгляд, казалось — из глаз ее льется прямо в сердце какая-то тихая сладость и упоение. Длинная каштановая коса была густая и мягкая, точно шелк, из-под платка выбивались на лоб кудри, похожие на крылышки ласточки.

Да, хороша была Райка, а принарядится — еще краше станет. Дед Славчо ничего не жалел для нее и наказывал матери покупать все, что полагается девушке, все, как у первых в деревне богачей. Чем они хуже? Райка у них одна-единственная. А мать и сама любила и умела одеть дочь. В праздник выходила девушка в сукмане, из-под которого виднелась белая рубаха с каймой, украшенной блестками; поверх сукмана она надевала безрукавку из тафты лилового цвета, застегивала позолоченными чопразами^{89} узорчатый пояс, повязывала голову прозрачной пловдивской косынкой, отделанной монетами по краю, засучивала до локтей белые, как снег, рукава с каймой, на белые бумажные чулки надевала суконные туфельки с пестрыми кисточками. На рубашку, богато расшитую шелками и блестками, свисали ожерелье из золотых монет и красные, как огонь, бусы. Глаз нельзя было от нее отвести, когда, разодевшись так, выходила она на хоро.

Но Райка была не только красавица. Так же, как красива, была она разумна и добра. Не хуже матери умела сказать людям приятное. Придут к ним в гости родственники, она их встретит честь честью, если нет дома старших, расспросит, поговорит обо всем и так умно ведет с ними беседу, так сладко говорит, что тем хочется и в другой раз прийти к ним в дом.

А какой чудный у нее был голос, как она пела песни!

Однажды утром дед Славчо, окончив нее дела во дворе, уселся у огня; покуривая трубочку, а Райка пошла в сад поливать цветы, беззаботно напевая веселую песню. И так сладко, так хорошо она пела, что дед Славчо, старый дед Славчо, слушая ее, прослезился. Часто зимними вечерами, сидя с матерью за работой, Райка запевала: «Милен говорит Милице», или: «Любят друг друга Бале и Янка», или какую-нибудь другую песню, — так, верите ли, люди останавливались под окнами послушать ее.

При всем том Райка была скромной и застенчивой. Бывало, вечером, взяв с собой белые ведра, идет она по воду, аккуратно одетая, с цветком в волосах. У их ворот в это время собирались обыкновенно пожилые люди, потолковать о том о сем. Она, проходя мимо, всегда им поклонится и скажет: «Добрый вечер». Возле чешмы^{90} и на мостике девушек поджидали парни, чтобы попросить у них напиться. Райка и им скажет: «Добрый вечер», но так тихо, что почти и не слышно, а глаз на них так и не подымет и не посмотрит ни на кого. Если какой-нибудь парень остановит ее и попросит воды, она застыдится, покраснеет. Заговорит он с ней, спросит о чем-нибудь, она тихим голосом ответит, а сама смотрит в землю.