Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера

Однако со временем Грег прекратил извиняться за свое поведение. «Сначала он говорил, что сам во всем виноват, а потом принялся обвинять меня, мол, я его вынудила так поступать… “Если бы ты не была идиоткой, если бы ты не усложнила до предела эту проклятую жизнь, я бы так не поступал”». В больнице во время обычной семейной психотерапии психолог попросил Николь и Грега посмотреть друг другу в глаза. «А теперь скажите, – обратился он к нашей героине, – почему вы не доверяете Грегу?» Николь отказалась отвечать, а сказала лишь: «Он сам знает почему». Психолог попробовал надавить на нее, но тут вмешался Грег: «О, да это все потому, что я иногда насилую ее, когда она спит», – сказал он будничным тоном. Психолог поразился: «Что вы имеет в виду?» А муж, по словам Николь, как ни в чем не бывало добавил: «А что делать? У меня есть свои потребности!» Ему было невдомек, что психотерапевт считает такие действия преступлением. «Грег только и повторял во время сеанса: “Да что вы там, к чертям собачьим, понимаете? Она никогда не хочет секса”», – вспоминает Николь. Затем ее муж принялся угрожать терапевту, так что тот был вынужден вызвать охрану.

Может показаться странным, но в определенных обстоятельствах анорексия становится стратегией выживания.

Через несколько дней пребывания Николь в больнице врачи предложили ей написать заявление в полицию и попросить, чтобы ее пристроили в приют. «Но при этом никто не обещал мне, что поможет туда добраться, а также привезет туда моих детей». Для Николь тут все было ясно: разорвать отношения с мужем значило бы потерять опеку над сыновьями[125]. «Представьте: я нахожусь в стационаре, с зондом в носу. Я отказываюсь принимать пищу. Кто поверит моему свидетельству? – качает головой моя собеседница. – Поэтому я категорически отказалась от приюта и сказала, что не могу бросить детей. Просто не переживу, если мне не дадут с ними видеться».

В жизни обитательницы подполья иногда случаются критические моменты, «моменты истины». В такие мгновения прячущийся за закрытыми дверями абьюз становится достоянием общественности, и она вдруг понимает, что все видят то, что с ней происходит, и видят ее саму. В этот редкий миг ясности туман, окутывающий ее жизнь, рассеивается, и она ясно понимает, какой опасности подвергается. Она ощущает, что иное будущее возможно, хотя и не решается поверить в это. Именно тут и надо действовать. Если упустить момент, жертва укрепится в мысли, что никто и никогда ей не поможет. Мрак снова сгустится, она вернется в свое темное подземелье, где, никому не видимая, будет снова терпеть мучения.

Такой миг наступил и для Николь. Когда она отказалась звонить в полицию и ехать в приют, сотрудники больницы могли проявить инициативу и самостоятельно обратиться к социальному работнику, занимающемуся вопросами домашнего насилия. Он пришел бы к пациентке и, возможно, развеял бы ее страхи. Вместе они бы разработали план, как обеспечить безопасность женщине-инвалиду и детям. Но медперсонал не сделал этого. «Никто не сел со мной рядом и не сказал: “Ты не потеряешь сыновей, все будет хорошо, мы все организуем”», – сетует Николь. Врачи, ответственные за ее благополучие, спокойно выписали свою подопечную, отпустив ее домой к мужчине, открыто признавшему, что насилует ее во время сна. Для нашей героини это стало еще одним подтверждением: никто не вытащит ее из ловушки, в которую она попала. Хуже того, она стала сомневаться в своей способности трезво мыслить. «Когда никто вокруг ничего не предпринимает, ты перестаешь верить себе, – утверждает Николь. – Начинаешь думать: может, все не так плохо, как кажется? Ведь окружающих это не беспокоит, раз они отсылают тебя домой к тирану».