Больница Преображения

Отец промолчал. Стефан смешался, ему захотелось вежливо и быстро покончить с визитом. Мелькнула мысль, что было бы хорошо, если бы отец сейчас умер: место действия в лучших патетических тонах, "у одра"; сам он опустится на колени и пробормочет какую-нибудь молитву, а затем можно и уезжать. Это намного бы все упростило. Но отец не умирал. Напротив, приподнялся на постели и попытался что-то сказать - заговорил поначалу шепотом, но потом голос его окреп: "Стефек, Стефек", - повторил он несколько раз, "Стефек", - сперва это прозвучало недоверчиво, потом радостно.

- Я слышал, отец, что ты чувствуешь себя неплохо, и так перепугался, когда получил телеграмму, - солгал он.

- Э-э, чего там.

Отец пытался подняться, надо было ему помочь; Стефан оказался совершенным неумехой. Под своими пальцами он обнаружил тоненькие кости, дужки ребер, выпиравшие наружу, ощутил угасающую теплоту, удержать которую пыталось это тощее, беспомощное тело.

- У тебя болит что-нибудь? - спросил Стефан с удивившей его самого нежностью.

- Садись на кровать. Садись, - повторил отец, уже немного раздражаясь.

Стефан послушно присел на самый краешек; было очень неудобно, но трогательно. О чем теперь говорить?

Он помнил только одно выражение отцовского лица: бесконечно отрешенный взгляд в какой-то иной мир, в котором строились его приборы. Руки у него постоянно были в ссадинах от проволоки, изрезанные, обожженные кислотой или вымазанные краской экзотических цветов. Теперь все это с них сошло. В темных, толстых жилах под веснушчатой кожей рук слабо подрагивала собиравшаяся покинуть его жизнь.

Горькое откровение для Стефана.

- Я устал ужасно, - сказал отец. - Лучше бы уснуть и больше не просыпаться.

- Папа, ну, как же можно, - возмутился Стефан. А сам подумал: к чему стремится вот это тело и вот эта голова, в которой мозг чуть ли не перекатывается, как высохший орех в скорлупе? Вот суставы - скрипящие, проржавевшие петли, легкие - астматически хрипящие меха, сердце барахлящий, разбитый насос. Убожество строительного материала предопределяло и формы ветшающей трущобы, жилец которой с ужасом замечает, что она готова обрушиться ему на голову. Он вспомнил стихотворение Секуловского. Вот именно, плоть нас и убивает, тело послушно только одним законам: природы - но не воли.

- Может, съешь чего-нибудь, папа? - неуверенно спросил Стефан, напуганный легкостью руки, которая поглаживала его лежавшую на одеяле кисть. И сам устыдился своих слов, так это глупо вышло.

- Я ничего не ем. Мне не нужно. Я столько хотел тебе сказать, но так сразу... по правде говоря, я всю ночь обдумывал. Даже и спать уже не могу, - пожаловался он.

- Так я сейчас... сейчас выпишу тебе. - Стефан полез в карман за бланками рецептов. - И вообще, отец, кто тебя лечит? Марцинкевич?

- Оставь это, оставь. Да, лечит. Теперь уже все равно. - Он уткнулся в подушку. - Этот час, Стефан, настает для каждого. Когда нет большей заботы - только чтобы какая-нибудь жилка в мозгу не лопнула. Это глупо, но не хотелось бы умереть в одночасье. Если бы знать наперед. Но это бессмыслица.

Ладонь, поглаживавшая его руку, замерла, словно в нерешительности.

- Мы так плохо друг друга знаем. У меня никогда не бывало времени. Теперь я вижу, что, в сущности, все равно: те, кто торопится, и те, у кого есть время, приходят в одно и то же место. Никогда не жалей, не жалей. И, помолчав, добавил: - Никогда не жалей, что был тут, а не там, что мог сделать, а не сделал. Не верь этому. Не сделал, значит, не мог. Во всем свой смысл только потому, что все кончается. Видишь: всегда и везде - это ведь то же самое, что никогда и нигде. Не жалей, запомни это!

Отец опять замолчал, задышал труднее, чем прежде.

- Я, собственно, не то хотел тебе сказать. Но меня уже и собственная голова не слушается.

- Я бы дал тебе, папа... не знаю, ты какие лекарства принимаешь?

- Колят меня иголками, холят, - сказал отец, - не беспокойся. Ты на меня в обиде, да? Скажи!

- Но...

- Давай теперь не лгать друг другу, ладно? Я знаю, ты обижаешься. Никогда не было времени. Впрочем, мы чужими были. Видишь ли, мне никогда не хотелось отказываться от самого себя, наверное, я не любил тебя, иначе бы это... впрочем, не знаю. А тебе хорошо, Стефан?

Стефан не знал, что ответить.

- Я не спрашиваю тебя, счастлив ли ты. О том, что счастлив, человек узнает только после, когда это проходит. Человек живет переменой. Скажи, девушка у тебя есть? Может, жениться надумал?

У Стефана перехватило горло. "Вот человек, он умирает, он мне почти чужой, но думает обо мне. А я, сумел бы я так?" - и на этот вопрос Стефан не нашел ответа.

- Молчишь? Значит, есть?

Не глядя на отца, Стефан отрицательно покачал головой, У отца глаза были голубые, налитые кровью, но главное - исстрадавшиеся.