Больница скорой помощи

Зоя встала и сладко потянулась. Протерла глаза. Со сна казалось, что в них насыпали песка. Она пошла к раковине, чтобы умыться. Включила кран, подождала, когда сойдет теплая вода, потому что умывалась только холодной. Чем холодней, тем лучше. Поэтому у нее на лице никогда не было столько прыщей, как у других, и кожа была упругая и гладкая. Хорошая кожа. Зоя набрала в ладони воды и с наслаждением окунула в них лицо. Затем сделала это еще несколько раз, пока ледяная вода окончательно не прогнала остатки сна. Затем она сняла с крючка полотенце и стала вытирать лицо.

Руки замерли сами собой. Зоя побледнела.

На стене прямо перед ней сквозь побелку стал пробиваться темный рисунок. Как будто проявляемая фотография. Толстые красные черты складывались в странный непонятный иероглиф. Он становился все явственнее и все отчетливее. Черты становились все толще и толще, словно кто-то невидимый все мазал и мазал краской. Пока краски не стало так много, что она потекла. Сначала потекли три капли, впитываясь в побелку, потом струйки превратились в ручейки и потекли обильнее. Они достигли кафельных плиток, которыми был обложен уголок вокруг раковины, и потекли по ним.

И тут Зоя узнала рисунок. Она его уже один раз видела. В тот день, когда нашли убитого кота. Она тогда все-таки не смогла преодолеть любопытства и тоже ходила смотреть. Вокруг кота тоже был нарисован рисунок. И вот теперь этот рисунок был перед ней.

Тот рисунок был сделан кровью.

Зоя очень хорошо знала запах крови. Как никак она была медицинский работник и столько за свою жизнь брала ее из детских пальчиков и вен.

Теперь запах крови бил ей в нос, резко и тошнотворно.

Кровь потекла в раковину и смешалась с водой. Кран все еще был открыт.

У Зои возникло желание закричать.

Но она не закричала, потому что услыхала за спиной скрип.

Облегченно вздохнула, ну хоть теперь она не одна, и обернулась.

Скрипела дверца шкафа. Нижняя дверца была открыта, и внизу на нижней полке сидел трехлетний ребенок и смотрел на Зою.

Еще один такой же малыш сидел на кушетке, на той самой, на которой она только что спала, и тоже смотрел на Зою. Смотрел и хихикал.

Сразу трое детей, две девочки и один мальчик сидели на столе и тоже смотрели на Зою. Эти были постарше. Пять-шесть лет.

Еще двое сидели на ростомере. Тринадцатилетняя девочка сидела так, словно мерила свой рост в сидячем положении. На голове у нее лежала планка определителя, а на коленях она держала младенца.

И все они смотрели на Зою.

Нехорошо смотрели. Так дети не смотрят. Не умеют смотреть.

Зоя смотрела на них и отступала к стене. К той самой стене, по которой ручьем текла кровь.

Зоя еще не знала, что это ее кровь.

Но память у нее была отменная, и всех этих детей она знала в лицо. И всех помнила.

Так же как Ваню Вересова.

Только вот почему-то его среди них нет.

А те, что есть, их тоже не должно быть. Потому что все они умерли. За тот период, что она работает здесь. За десять лет ее дежурств и смен.

Дети еще несколько секунд смотрели на Зою и не двигались с мест, только хихикали и мотали головами. Затем девочка на ростомере вдруг скинула младенца со своих колен на пол. Тот громко шлепнулся и вдруг на четвереньках, с какой-то невозможной для младенца скоростью пополз к Зое. Несколько метров, что отделяли его от нее, он преодолел за две секунды, и не успела сестра опомниться, как он вцепился маленькими ручонками в ее ноги.

Зоя еще подумала, что не бывают младенцы такими сильными, как остальные дети тоже кинулись на нее со всех сторон. Сначала младшие, затем старшие. Они повалили ее на пол, Зоя не смогла даже оказать сопротивления, такие они все были сильные, словно взрослые, зажали ей рот. И тут у них в руках невесть откуда оказались ножи, ножницы, скальпель и еще что-то режущее и колющее.

Жгучая боль вдруг вошла в ее тело одновременно во многих местах. Зоя стала вырываться и крутиться. Она вдруг только сейчас поняла, что за жизнь надо бороться.

Но было уже поздно…

* * *

Зою нашла в шесть утра ее напарница Люся. Медсестра увидела свою сослуживицу и закричала от ужаса. Ее крик прокатился по всему отделению и перебудил половину детей.

Затем все было как в карусели. Приехала милиция, и детское отделение превратилось в нечто напоминающее бедлам. Бегали дети, сестры и врачи лениво разгоняли их по палатам, со всей больницы прибегали люди в белых халатах, чтобы узнать в чем дело, потом объявились и родители испуганные и встревоженные.

И по всей больнице витало одно лишь слово, где вслух, где шепотом, где громко, где тихо:

– Маньяк!

5

Прошло шесть дней. Понемногу стихли разговоры про жестокое кровавое убийство, и жизнь больницы вернулась в прежнее русло. Все-таки смерть здесь явление достаточно неординарное, чтобы про нее столь много говорить.

И меньше всего о событии, которое произошло в детском отделении, думали служитель морга Виталий Решетников и заведующий хирургическим отделением Егор Васильевич. И тот и другой были слишком заняты своими проблемами, чтобы думать еще об убийстве.

Егор Васильевич вновь пришел в морг и заперся в покойницкой. Он снова занялся опытами.