Больно берег крут

Умолк Павел, и какое-то время в металлической коробке замерной установки было так тихо, что слышались толчки струящейся по трубам нефти и размеренные вздохи газа в отстойнике. Потом Матвей, комкая ветошь, раздумчиво и негромко высказал:

— Север, брат, такая зараза. Прилип — конец! С мясом, с кровью — не оторвешь. Перво-наперво волюшка тут… — зажмурился блаженно, крякнул.

— Глотнешь твоей воли — не захочешь боле, — добродушно сострил Фома. — Крутишься без роздыху. День в день, ночь в ночь, как заводной, а ты — «волюшка»…

— Простор — это верно, — уточнил Павел. — Простор — это да! Возьми хоть Обь. Могучесть какая… Силища. Где ей предел?.. А тайга! Конца-краю нет. Мороз — так до звона. Грязь — так по брюхо. Никакой середки. Только на полный замах, докрасна, до крайности…

— В этом пределе — вся заманка, вся сила Севера, — Матвей опять показал влажную стальную коронку.

— Не залежишься. Не попрохлаждаешься, — подкрепил друга Фома и тоже улыбнулся.

— Проснусь ночью, — воротился к воспоминаниям Павел, — жена под боком… Красивая баба, горячая. Сразу учует, прильнет. А у меня кошки по сердцу. От тишины. От гладкости жизни. Неуж, думаю, так и буду — не спеша да враскачку? Без звону в башке? Без гуду в руках? И таким милым предстанет мне Турмаган. Воздух с дымком…

— Водичка с керосинчиком, — усмешливо вставил Фома.

— Зачем живому покой? — ударился в философию Матвей. — Жизнь что? Короткая перебежка. Рванул — и пал, подсеченный. А остановись-ка, оглядись… Тоска глотку порвет. Мысли всякие. Нет уж. Крутись волчком, пока не подсекла… Был — не был… А-а… К такой и разэдакой со всеми потрохами… Но пока живешь, не мешай головней…

— Верно, — поддержал и приободрил товарища Павел. — Тихоходы ныне не в моде. Опять же больше скорость — меньше ям. Возьми нашего Бакутина…

— Башковитый мужик, — вклинился Матвей, все еще не остывший от недавнего исповедального прилива. — Сколь раз я прежде о квартире с ним — ни-ни, как от стенки горох…

— Понимал: не припекло, не приперло… — пояснил Фома позицию начальника.

— Недозрелые были мы. Любому ветру кланялись, — продолжал исповедоваться Матвей. — А Бакутин-то из породы тронутых…

— Был, — сокрушенно причмокнул Фома. — Подсекли его факела. Под корешок…

— Не-е-ет! — решительно и громко возразил Павел. — Нет, мужики. Таких, как Бакутин, ни погнуть, ни надломить. Только мордой оземь. Баба тут не ко времени в ногах у него запуталась, вот и попритих. Но не навовсе. Голову под топор — не навовсе! Штыковой характер. Нацелил — все! Насквозь! Иль — пополам. Помешкайте чуток, сами увидите. Отойдет. Поднаберет силенок и так вмажет… хоть кому…

— Кто-то навроде шел сюда, — замедленно выговорил Фома, прислушиваясь. — Шаги слышал. Подошел и назад…

— Мало ль тут бродят, — успокоил Матвей, жалея, что порвался разговор, и понимая, что настал конец затянувшемуся перекуру.

— Кто же это все-таки? — Фома проворно приподнялся, подошел к раскрытой двери, выглянул.

— Ну?! — нетерпеливо окликнул Матвей. — Узрил шпиона?

— Не пойму кто, — отозвался Фома. — Со спины не угадать. Шибает на Бакутина.

— Очки тебе надо, — беззлобно пошутил Матвей, подходя. — Бакутин крадучись не ходит…

— И не пятится, — договорил Павел, тоже поднимаясь и берясь за молоток. — Мимо бы не прошел. Не обмолвясь, не откланялся. Давай за дело, мужики. Потрепались сверх всякого…

2

Никогда не подслушивал, не подглядывал Бакутин: терпеть не мог наушников и соглядатаев. Случалось поначалу: явится самодеятельный наушник-доброволец с ябедой, Бакутин его выслушивает и тут же пригласит того, на кого насплетничал. Усадит обоих нос к носу и наушнику: «Будь друг, повтори еще раз», Такой методой живенько вывел всех охотников наушничать да сплетничать начальству.

Никогда доселе не выслеживал, не подслушивал, не подглядывал Бакутин, но сегодня…

С утра поехали с Лисицыным на ДНС. Лисицын не вдруг согласился на эту поездку, вывалил целый короб наиважнейших, неотложных дел, показал расписанный по часам день, но Бакутин оборвал недовольно — «хватит!» — и главный инженер сдался, поехал.