Больно берег крут

— Ну что ж. У каждого свое хобби. — Румарчук чуть отстранился, словно для того, чтоб лучше вглядеться в собеседника. В голосе зазвучали назидательные нотки. — Только не в ущерб главному — нефтедобыче. На этом и концентрируйте все свои силы. Не распыляйтесь. Эмоции — под пресс расчета. Сразу убудут в объеме и весе… — Резким взмахом руки выпростал из-под обшлага рубашки циферблат часов. — Пора. Через три минуты начало. Идемте.

«Черт дернул с этими эмоциями, — негодовал Бакутин, шагая рядом с Румарчуком. — Такая возможность. Осел вислоухий. Нет бы о главном посоветоваться, заручиться… Эх…»

Он не раз примечал за собой подобное: не гадает, не думает, а сказанет, да порой такое, что потом сто раз кается. И ладно бы в запале, в азарте, — в самом обыденном состоянии. И хоть сразу почует: не туда, не о том заговорил, а все равно шпарит до конца. Вот уж действительно — язык мой — враг мой. Подумал: «Хоть бы на комиссии не накатил этот говорильный зуд…»

Заседание Центральной комиссии по разработке получилось долгим и настолько неприятным и напряженным для Бакутина, что, выйдя наконец из главка, Гурий Константинович вдруг ощутил непривычную, гнетущую усталость.

— Вы топайте, — сказал Паку с Лисицыным. — Я в ресторан не пойду. У приятеля поужинаю. Обещал непременно быть…

Несколько минут постоял на перекрестке, заторможенно соображая, куда же двинуться и бесцельно побрел по главной улице в сторону, противоположную той, куда ушли Пак и Лисицын. Не хотелось, чтоб даже они видели его таким побитым. В единственный ресторан Туровска наверняка сойдутся сейчас многие из тех, кто только что сидел в зале заседания главка. Вино снимет путы с языков, и тут уж не избежать ни назойливых состраданий единомышленников, ни унизительного сочувствия выигравших бой противников. Сегодня он потерпел позорный крах. И поделом: не зарывайся, умей и достигнутым довольствоваться.

Центральная комиссия в полном составе снизошла в безвестный захудалый Туровск, чтобы признать свою неправоту. Это ли не победа? Легко ли заласканным почетом министерским заправилам громогласно уступить каким-то турмаганцам? А ведь уступили. Признали. Вопреки собственным инструкциям и приказам согласились на выделение первоочередного участка разработки недоразведанного и незащищенного месторождения. Так прими же эту уступку с благодарностью, а не диктуй, не требуй, не возносись…

Пока Бакутин, приберегая запал наперед, неторопливо высказывал замечания по технологической схеме разработки первоочередного участка месторождения, требуя резкого увеличения объемов бурения, введения двух сеток разбуривания в зависимости от группы нефтеносных пластов, его слушали с доброжелательным вниманием все: и члены комиссии, и руководители главка. Как бы поддакивая Бакутину, подкрепляя и приободряя его, Румарчук согласно кивал и негромко, но четко, словно молоточек метронома, постукивал острием карандаша по настольному стеклу. И когда Бакутин заговорил о необходимости уже сейчас, с первых шагов думать и делать все для повышения нефтеотдачи пластов, его тоже слушали заинтересованно, доброжелательно, покачивали утвердительно головами, подбадривали многозначащими «так», «разумно», «верно». Приняли разработанную Бакутиным схему нагнетательных скважин, по которым ринется в нефтяной пласт вода, тесня, выжимая оттуда нефть. Согласились с его предложением немедленного поиска индустриального способа строительства ДНС (дожимных насосных станций), качающих нефть с промысла на центральный товарный парк, и КНС (кустовых насосных станций) для закачки воды в пласт. Но все разом незримо отмежевались от Бакутина, едва тот заговорил о главном: о сохранении попутного газа.

Он нутром угадал пустоту, которая вмиг образовалась между ним и сидящими за столом президиума. С каждой новой сказанной им фразой пустота эта все расширялась и углублялась, становясь неодолимой пропастью.

«Неужели они непробиваемы? — с каким-то почти отчаянием подумал Бакутин. — Нефтяные киты, вершители, они не могут, не смеют не понять. Нужны цифры потяжелей, погабаритней, неоспоримые доводы…» А память уже на страже, уже подает нужные шеренги цифр, неразрываемые цепи логических умозаключений и доказательств. Умело повернутые нужной, выгодной стороной, до свечения накаленные волнением, цифры и доводы эти, по мнению Бакутина, становились неотразимыми. Попробуй-ка оспорь, отмахнись от названной цифры уже сожженного в факелах попутного газа. По мере увеличения нефтедобычи эта цифра удвоится, утроится, удесятерится и станет через десятилетие астрономической. Назвал ее Бакутин и тут же превратил кубометры газа в топливо и в рубли, потом перевел в химическое сырье и снова в рубли. В воздухе замелькали оглушительные цифры.

— А если этот газ в пласт? — спросил он закаменевший президиум.

Выдержал короткую паузу, словно ожидая ответа, и, не дождавшись, сам же ответил: