Больно берег крут

— Товарищ Гизятуллов, — хоть и с легким, но все-таки с приметным нажимом выговорил он. — Мы ждем ответа на совершенно конкретный вопрос: почему не выполняете решение бюро?

«Значит, на таран? — остро сверкнуло в глазах Гизятуллова. — Пожалеешь!»

Повел взглядом по оборонительно настороженным лицам единомышленников и брезгливо поджал пухлые красные губы. Эти друзья по несчастью жаждали лишь одного — чтобы побольней да подольше секли непокорного начальника УБР, выплеснули гнев, выговорились, и им бы на долю осталось меньше тумаков. Ни один из них не только не поддержит Гизятуллова, если тот ринется в атаку, но и в свое-то оправданье не кукарекнет. Единственно, на что такой заморыш может отважиться, — это униженно выканючить прощенье, а завтра чуть свет кинуться на бетонку и торчать там целые дни, лично руководя, участвуя, организуя… А он-то, осел, хотел их подписями подкрепить, утяжелить свое послание в обком. Ну что ж, придется и тем, кто восседает за судейским столом, и этой хозсошке преподать небольшой урок самостоятельности и достоинства. Черкасов хочет унизить его, сравнять с этой шошкой-ерошкой. Ну, нет. Перехватил, товарищ Черкасов. За то и получи…

— Слушаем вас, — карандаш в руке Черкасова легонько клюнул настольное стекло.

«Только не оглохни», — подумал зло Гизятуллов, и мгновенно лицо его стало неприятно жестким. И весь он ощетинился, грозясь локтями, коленями, животом.

— Я могу лишь повторить то, — угрожающе выговорил он, — что уже сказал вам, Владим Владимович.

— Пожалуйста, повторите.

— Считаю решение бюро горкома о бетонке — неправомерным, противоречащим уставу партии.

— Эт-то интересно! — залпом, не разделяя слов, настырно поддела Мелентьева — второй секретарь горкома.

Игольно сверкнув, круглые черные глаза Гизятуллова кольнули худенькую, махонькую Мелентьеву и снова впились в Черкасова.

— Городской комитет партии не имеет права распоряжаться силами, средствами и техникой предприятий в ущерб их производственной деятельности. Сегодня вы силой заставляете нас строить бетонку, завтра принудите делать аэродром, потом котельную. А ведь в Турмагане есть гензаказчик — товарищ Бакутин. И генподрядчик — товарищ Бойченко. Перекладывая их обязанности на чужие плечи, горком развращает кадры. УБР здесь для того, чтоб бурить…

— Если каждый станет только для себя и на себя, нам не поднять Турмаган, — опять высунулась Мелентьева.

— Справедливо, — поддержал ее Черкасов. — Только бетонка, которую мы заставляем строить, будет работать прежде всего на вас, товарищ Гизятуллов. На ваш план. Вряд ли кто больше вас страдает от бездорожья. Кому-кому, буровикам дороги, как хлеб. После удачного завершения кольцевой мы думаем таким же методом проложить магистральную автостраду поперек месторождения, чтоб в любую погоду любой транспорт. А от нее по лежневочкам к буровым… да-да, к вашим буровым, товарищ Гизятуллов.

— Выходит, вы под собой сучок рубите, — снова кольнула Мелентьева, воинственно выпятив девчоночью грудь с еле приметными бугорками.

— Мне некогда сучки обрубать! — спустил тормоза Гизятуллов. Вытер носовым платком шею, промокнул лоб, зажал скомканный платок в кулаке. — Мне надо бурить. Двадцать скважин первоочередного я должен к новому году сдать…

— Лучше, если мы, — ввернула Мелентьева.

— Что мы? — не понял Гизятуллов.

— Мы должны сдать. Понимаете? У вас все я да я. Многовато ячества, — пояснил Черкасов. — Это к слову. Продолжайте, пожалуйста.

Багровое лицо Гизятуллова и впрямь стало похожим на переспелый южный помидор: тронь — и лопнет, брызнет соком.

— Я все сказал! — будто плюнул Гизятуллов. Помолчал чуток и еще злее: — Бетонку в ущерб бурению строить не буду!

— Тогда придется наложить на вас партийное взыскание, — в голосе Черкасова проступили доселе неприметные металлические нотки. — А завтра проверить, как оно на вас повлияло.

— Никак не повлияет, хоть залпом два выговора объявите! Не буду строить…

— Зачем горячиться, Рафкат Шакирьянович? — неожиданно так мягко и сочувственно принялась увещевать Мелентьева, что изумленный Гизятуллов даже очки протер.

Правду говорят, женщина и чужую беду за версту чует. Безошибочно угадала Мелентьева, что закусивший удила Гизятуллов может сейчас скакнуть с кручи, сломав свою буйную голову. Угадала и поспешила сдержать вздыбившегося, ослепленного яростью мужика. Поняв это, Гизятуллов разом простил ей недавние наскоки и уже без прежней непреклонности и ершистости сказал:

— Я обжаловал решение горкома в областной комитет…

— Это ваше право, — успокоенно вздохнул, расслабился Черкасов. — А наше право потребовать от коммуниста безусловного исполнения решения бюро.

Скажи Черкасов лишь первую половину фразы, может, Гизятуллов и попятился бы. Но в словах о правах горкома ему почудилась угроза, и он снова взъярился:

— Честь мундира вам дороже справедливости.

— Честь горкома — это и ваша честь, — снова перешла в атаку Мелентьева.

— Хватит меня воспитывать! — окончательно сорвался Гизятуллов. — Зря тратим время и нервы. Сказал «не буду» — и не буду!