Больно берег крут

— Видал, Жорик? — громко, насколько позволял сиплый голос, обратился кудлатый к сидящему рядом. — А? Ничего? Сразу понятно — образованная. Ноготки выкрашены, зубки вычищены, так и просится на закуску.

— Эй, ты! — грозно прикрикнул Иван. — Заткни фонтан. Без зубов останешься!

— Вай-вай! Страшно! Жорик, я боюсь. Нет, взаправду, мине дрожь шибает. Давай выйдем на повороте, — дурашливо засипел кудлатый.

Послышался смех. Иван поменялся с женой местами. Теперь он мог дотянуться до кудлатого.

— Жора, ты видишь? Этот агрессор изготовился к прыжку. Ой, бр-ра-таны! Нет ли у кого запасного бельишка? Зови сюда бортпроводницу!

Обрадованные возможностью развлечься, пассажиры хохотали, подкидывая колючие словечки. Поощренный всеобщим вниманием, Жора тоже вступил в розыгрыш.

— Энто ты, Вадь, его спужался?

— Угу, — наигранно дрожащим голосом ответствовал кудлатый. — А ты сам глянь. Жж-ж-жуть! Мама! Убери мине отсюда, он мине съест!

Надо бы хлесткой шуткой осадить, но Иван поглупел от ярости, тискал на коленях кулачищи и молчал.

— Жора! Прикрой мине с тылу, — не унимался кудлатый, отменно подражая детскому лепету. — Счас он зачнет с мине омлету делать. Не хочу в омлет. Не хочу! Не хочу. Ма-а-ма!

— Милай! Ково разблажился! Ково рабазлался? — старушечьим тягучим голосом пропела Таня. Горшочек-от под сиденьем. Нашарь ручкой и садись.

Дружный хохот покрыл Танины слова. Кудлатый побагровел и с ходу, не раздумывая, прогнусавил:

— А у мине бумажки нетука…

— Языком, милай, языком, — отрезала Таня, вызвав шквал смеха.

До конца пути кудлатый и Жора больше не задирались. А в Турмагане на выходе с летного поля неожиданно подлетели к приотставшей от мужа Тане. Кудлатый схватил ее за рукав, рванул к себе и тут же выдернул из кармана другую руку с зажатым в ней лезвием безопасной бритвы. Иван перехватил руку кудлатого, сшиб его с ног. Еще миг, и Жора лежал рядом. Хулиганы кинулись наутек. Отбежав, кудлатый повернулся, грозя кулаком, надорванно крикнул:

— Мы еще встретимся, сука! Я т-тебя попишу!..

И сгинули оба в густом ельнике, опоясавшем временный турмаганский аэродром.

Глава третья

1

Нет, неправда, что можно от какой-то точки начать жизнь сначала, отсекая напрочь прожитое. Можно сменить жену, переменить веру, из добренького стать злым, а из подлеца святошей, но все, через что прошел по пути к этому, навсегда останется в тебе, всюду будет с тобой и в самый неподходящий миг кольнет прямо в сердце. Все можно начинать по десять раз, ломать и снова строить, только не собственную жизнь, ибо та начинается без спросу и обрывается без предупреждения. Может, и есть неведомая сила, управляющая судьбами людскими, отмеряющая долготу каждой жизни, так та сила неподвластна человеку. Потому и нет ничего страшней раскаяния. И видишь, и понимаешь, и чувствуешь, а переиначить — не можешь. Вперед пятками не ходят…

Примерно такие мысли высказал Остап Крамор в пропахшую терпким мужским потом и запущенным бельем, прокуренную пустоту полубалка, куда его подселили четвертым. Соседями Крамора по душному купе с единственным оконцем были трое недавно демобилизованных парней, прибывших сюда с комсомольскими путевками. Они служили в одной танковой части, потому называли себя «мехтроицей» и жили на редкость спаянно и весело. За старшего в «мехтроице» был помбур Егор Бабиков — некрупный, но туго скрученный, жилистый, неутомимый парень. Смуглый, горбоносый острослов и задира Аркадий Аслонян монтировал буровые вышки. И только Ким Чистяков не изменил армейской привязанности, не покинул машину, работал бульдозеристом в четвертом СМУ (строительно-монтажном управлении) треста «Турмаганнефтегазстрой». Ким был белобрыс и веснушчат, с выгоревшими ресницами и тоже как будто выгоревшими белесыми глазами. Добродушный и флегматичный, он иногда становился на диво упрямым. Друзья знали: если Ким застопорил — не пытайся его сдвинуть.

К Остапу Крамору все трое отнеслись с оттенком того еле приметного полуиронического снисхождения, с каким ныне зачастую относятся люди физического труда к творческой интеллигенции. Они не третировали художника, но нет-нет да кто-нибудь ненароком подчеркнет свое превосходство, чем сразу зацепит чуткого Остапа, и тот, мигом сникнув, уйдет без объяснений.

В деревянной двухэтажной конторе нефтепромыслового управления был у Остапа Крамора свой крохотный закуток, выделенный Роговым с великой неохотой, под нажимом Бакутина. В том закутке, кроме самодельного, из древесно-стружечной плиты стола и такой же самодельной табуретки — ничего не было. Остап появлялся здесь когда хотел, засиживаясь иногда за полночь. Он малевал надверные таблички, писал лозунги, рисовал плакаты, оформлял стенды, стенгазеты и делал еще массу таких же очень нужных мелочей, получая за это заработную плату инженера по технике безопасности…