Больно только когда смеюсь

Миня продолжал размахивать перед носом одуревшего хохла своими ручками, что-то доказывал, плевался, уходил, возвращался опять. Я стояла в сторонке, как брошенная. Наконец, хохол сказал:

— Все, жид, нету у меня сил. Не мельтеши… Забирай товар, давай свои рубли… Только я ведь все равно знаю, что наебешъ.

— Ну, что ты себе в голову вбил, а?! Вот какие мифы живучие! Смотри! (Дальше опять шла рублево-долларово-гривневая скороговорка, завершенная все теми же двумя рублями, и торжествующей присказкой: — Держи, и не говори, что жид тебя наебал!)

Когда мы отошли к машине и уже сели в нее, Миня вдруг замер, открыв рот, словно подсчитывая что-то в уме, вытаращил глаза, охнул и сказал:

— Ой… а ведь я его наебал!

— Миня, — выпалила я в сердцах, — чтоб ты лопнул со своей коммерцией!

Мы выскочили из машины и побежали к месту сделки. Но хохол, как и следовало предположить, уже ушел опохмеляться. Что там говорить! Живучи мифы. Живучи!»

Кстати, та же Светлана Шенбрунн однажды описывала сценку, которую наблюдала из окна заштатной гостиницы в Курске. Дело происходило, между прочим, 8 марта, в Женский, извините, день.

Под скамейкой, неподалеку от входа в гостиницу валялась сильно нетрезвая дама в весьма непотребном виде: поза самая фривольная, в одежде полный беспорядок. Над ней стояли двое озадаченных мужчин: местный дворник в кожаном фартуке и его собутыльник.

— Коль… — предлагал собутыльник, — ну давай мы оттащим ее с обзору публики куда подале… Вон, пусть в кустах проспится…

А дворник отвечал: — Не трожь! Пусть гуляет. Ее праздник!

И Светлана же рассказывала про знакомого пенсионера, в прошлом — большого ученого, известного математика, одного из создателей знаменитого орудия «Катюша». Вышел тот как-то с кошелкой в соседний гастроном. Мороз был сильный, нос у него покраснел, опух…

Бежит к нему наперерез с бутылкой алкаш:

— Дед, третьим будешь?

У старого ученого сработала его математическая логика. Он сказал:

— Пока не вижу твоего второго.

Алкаш выставил два пальца и страстно крикнул:

— Дед, я — двое!

– КОГДА ЧИТАЕШЬ ВАШИ КНИГИ, ТО И ДЕЛО ЛОВИШЬ СЕБЯ НА ОЩУЩЕНИИ ЛИЧНОГО СВОЕГО ПРИСУТСТВИЯ — НЕВАЖНО, ЧТО ВЫ ОПИСЫВАЕТЕ — ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ИЛИ ПЬЯНУЮ ДРАКУ. НАСЧЕТ ЛЮБВИ ВСЕ ЯСНО — ТАКОЙ ОПЫТ ЕСТЬ У КАЖДОГО. А ВОТ ОТКУДА ПОДОБНАЯ ОСВЕДОМЛЕННОСТЬ В ТОМ, ЧТО КАСАЕТСЯ РЕАЛИЙ И ЯЗЫКА БЫДЛА?

— Ну-ка, полегче, полегче насчет «быдла». Вот как только писатель хотя бы мысленно произнесет это словцо по отношению к так называемому «простому человеку», считайте, что его творческая карьера подошла к концу. Помните замечательный анекдот про ассенизатора: он спускается в выгребную яму и наполняет ведро содержимым. А его помощник на веревке тащит ведро наверх. И не удерживает его; ведро опрокидывается на голову «начальника», и тот, отирая усы и голову, в сердцах произносит: «Эх, не быть те, Васька, за старшого! Быть те всю жизнь на подхвате».

Так вот, пренебрежение малейшей деталью прекрасной, свинской, ослепительной и ужасной жизни, что тебя окружает, грозит писателю полной потерей квалификации. Не быть ему за старшого.

– ДА, НО ГДЕ Ж ВЫ ВСЕ ЭТО БЕРЕТЕ? ИНОГДА ВОЗНИКАЕТ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО ВЫ И В ЗАКЛЮЧЕНИИ ПОСИДЕЛИ, И В ВОРОВСКОМ ПРИТОНЕ НЕ РАЗ БЫВАЛИ, И В ШАЛМАНАХ СИЖИВАЛИ…

— Ну во-первых, я выросла во дворе южного, криминального, пылкого города с таким пестрым составом населения, что жить сейчас в какой-нибудь моноэтнической стране мне просто было бы тоскливо. У меня в ушах до сих пор звучит «разноплеменный говор». Я вам и сейчас изображу любой акцент — узбекский, армянский, грузинский… Нам, бывшим ташкентцам, разбросанным по миру, поэтому всегда странно проявление любой ксенофобии.