Больно только когда смеюсь

Любопытно, что и основной прием творчества Ренаты Мухи — касается ли дело «полномасштабного» стихотворения или какого-нибудь двустишия (от которого невозможно месяцами отделаться!), — заключается, условно говоря, в трюке.

В неожиданном повороте темы, эмоциональном сдвиге, словом, таком «повороте сюжета», — когда в конце второй строки на вас словно нахлобучивают шутовской колпак по самые уши, — что обескураженный читатель долго осматривается по сторонам, пытаясь понять — что с ним сотворили…

Жил Человек полнеющий…

(Ну да, жил человек рассеянный, на улице Басейной, и далее какой-нибудь рифмованный рассказ для детишек — что с этим человеком произошло и как надо, а как не надо юным читателям поступать…)

А так вообще вполне еще.

Все! Это трюк. Вас одурачили. Вас показали вам. Вам показали вас. Причем, всю вашу сегодняшнюю жизнь в двух строках, ваше самоощущение, настроение, грусть. При чем тут дети? Какие дети?!

Говорит Яйцо Яйцу:

— Не судите по лицу!

— это что — детям?!

Это что, детям — постоянное питие: осетра — с утра, орла — из горла; игра в кости скелета со скелетом, радостная толпа, откачивающая героя-утопленника? (Вообще, воображаю — что мог бы написать про эти стихи какой-нибудь критик детской литературы советского периода.)

Могучее трюковое словесное воображение. Словесное изобретательство. Словесная эквилибристика под куполом цирка.

Тут каждое стихотворение — приключение с неожиданностями. Вот, как в детстве сбегаешь из дома — на Борнеа, на Мадагаскар, навсегда. А получается, — до Второй Мелитопольской, и до обеда. И в маминой панаме. Так что, уж это — между нами, а то — полный конфуз.

Мудрое и лукавое мастерство Ренаты Мухи — в двух, обескураживающе простых строках зашифровывать философские постулаты.

По пустыне шли Стада

И сгорали со стыда.

Что это, как не история вечно кающегося и вечно грешного Человечества?

Впрочем, вовсе не собираюсь я «тянуть одеяло» на взрослые проблемы нашего мира. Конечно, много у Ренаты стихов именно для детей.

Я могу слушать ее рассказы бесконечно. Они перемежаются стихами, в них бездна юмора, игры, лукавства и душевной щедрости. Но как истинный пироман, чье воображение пожирает вечная жажда пламени, я в конце вечера всегда прошу: — Рената, а теперь про Иду Абрамовну, — и закрываю уши, потому что слушать колыбельную в исполнении Соловья-Разбойника под силу только самым отважным людям. Детям.

— МНЕ ВСЕГДА ОЧЕНЬ НРАВИЛИСЬ СТИХИ РЕНАТЫ МУХИ, НО ОДНАЖДЫ В КАКОЙ-ТО ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПРОГРАММЕ МИНУТ НА ПЯТЬ МЕЛЬКНУЛА ОНА САМА… И Я ПРОСТО ОСТОЛБЕНЕЛА!

— Могу похвастать: у Ренаты есть обо мне два устных рассказа. Один — про то, как мы познакомились «вживую». Она живет в Беэр-Шеве, я — под Иерусалимом. В переводе на российские пространства это все равно, что Севастополь и Екатеринбург. Но иногда я выступаю, появляюсь там и тут. Однажды меня пригласили выступить в Беэр-Шеве. Я и поехала с намерением непременно побывать у Ренаты Мухи.

Картинки по теме:

Так вот, это убийственно точный по интонации, хотя и придуманный от начала до конца устный рассказ — о том, как мы познакомились. С выкриками, вздохами, жестами, комментариями в сторону. Буквально все это я передать не могу, могу только бледно пересказать:

Итак, я впервые являюсь в дом, в «знаменитой» широкополой шляпе, с коробкой конфет, и подвявшим букетом цветов, которые мне подарили на выступлении.

И вот, «папа Вадик» (муж Ренаты — Вадим Ткаченко) расставляет стол, сын Митя что-то там сервирует… а Рената «делает разговор». Я при этом изображаюсь страшно культурной элегантной дамой, даже слегка чопорной. Кажется, даже в лайковых перчатках, которых сроду у меня не бывало.

Рената, которая волнуется и хочет «произвести на эту селедку впечатление», начинает рассказывать «про Тришку» (есть у нее такой уж точно смешной рассказ).