Болонская кадриль

— Да закончится это когда-нибудь или нет? — орал, не двигаясь с места, Лудовико Матуцци.

— Столь серьезное препятствие к браку совершенно меняет дело, — сердито огрызнулся мэр.

Все Фальеро, считая и пришедшую в себя Лидию, являли живую картину оскорбленного семейства.

— Он врет, синьор! — вырвавшись из материнских объятий, крикнула мэру Тоска. — Врет, чтобы попытаться помешать мне выйти замуж! А делает он это потому, что любит меня и знает, что я тоже его люблю!

— Тоска! — взвыл Санто Фальеро.

— Ты с ума сошла? — зарычал Лудовико Матуцци, по-прежнему не двигаясь с места.

— Девочка моя, по-моему, ты немножко запуталась… — не без ехидства заметил Дино Ваччи. — Либо ты ошибаешься в своих чувствах, либо в избраннике. А как по-твоему?

Лидия Фальеро, будучи на грани истерики, повисла на руке у мужа.

— Какой позор! — стонала она. — Мы обесчещены!

Доменика Матуцци повернулась к мэру.

— Вы не находите, что нынешние девушки — на редкость сложные создания, дон Феличано? — умиленно проворковала она.

Мэр чувствовал, что его престиж падает с каждой минутой. Как утопающий последним отчаянным усилием пытается вырваться на поверхность затягивающего его круговорота, несчастный сановник закричал, перекрывая шум толпы:

— Да, нахожу, синьора графиня, но это не повод, чтобы все Матуцци один за другим делали из меня козла отпущения! Синьорина Матуцци, приказываю вам уважать полномочия, которыми я облечен, и это место! Итак, согласны ли вы взять в мужья присутствующего здесь Санто Фальеро? Да или нет?

— Я запрещаю тебе, Тоска! — рявкнул Жак.

Вот этого-то ему говорить и не следовало. Девушка взвилась как ужаленная.

— Вы не имеете права запрещать мне что бы то ни было! — воскликнула она и, снова повернувшись к мэру, добавила: — Да, я согласна! Да! Да! Да!

— Хватит и одного «да». А вы, Санто Фальеро, согласны взять в жены присутствующую здесь Тоску Матуцци?

— Да.

— В таком случае объявляю вас законными супругами! А теперь, синьоры, позвольте мне…

Но всем так хотелось обсудить потрясающую сцену, свидетелями которой они стали, что продолжать эту ни на что не похожую церемонию не стоило и пытаться. Те, кто стоял поодаль, уже расходились, а стоявшие и сидевшие в первых рядах мечтали только о том, как бы поскорее раззвонить сногсшибательную новость по всему городу. И каждый боялся, что его опередят.

Субрэю вдруг показалось, что из него выкачали всю энергию.

— Теперь вы можете меня отпустить, — сказал он держащим его стражам. — Все кончено…

В голосе молодого человека звучало такое безнадежное отчаяние, что охрана, ни на секунду не усомнившись в его искренности, отступила. Тем временем Тоска, так бесповоротно решившая свою судьбу, горько рыдала, не обращая внимания на неловкие утешения новоявленного мужа. Граф Матуцци, не глядя в сторону мэра, подошел к дочери.

— Ты выставила нас на посмешище, Тоска! Нескоро я прощу тебе этот день! Ну, поехали в Сан-Петронио!

Субрэй продолжал стоять в покинутом публикой зале. Эмиль Лауб подошел и почтительно протянул ему кейс.

— Мы позволили себе подобрать то, что вы, несомненно, забыли.

Француз пожал плечами:

— Я нашел кейс, зато потерял Тоску…

— Мы были свидетелями драмы, месье.

— Вы меня осуждаете, Эмиль?

— Нам, скорее, грустно, что месье не сумел найти достаточно убедительных слов.

— Это было очень нелегко…

— А нам-то казалось, месье привык преодолевать куда большие трудности…

И снова Жаку показалось, что метрдотель над ним издевается.

— Не понял… Что вы имеете в виду, Эмиль?

— Только то, что убедить югославов, чехов и прочих венгров покупать капиталистическую лапшу должно быть весьма деликатной задачей… А теперь, покорнейше просим прощения, но неотложные дела призывают нас в особняк Матуцци…

Эмиль ушел, и Жак тоже собрался последовать его примеру. На пороге он обернулся и окинул прощальным взглядом стол мэра. Несчастный подеста печально поник в кресле, один из помощников обмахивал его веером, другой почтительно похлопывал по рукам. Дон Феличано страдал от несварения — внутри застряла так и не произнесенная речь.