Болонские слезки

Вы бы поверили в то, что у орхидей есть разум? В то мгновение я понял — как понимают ясновидящие, — что есть, что эти фантастические цветы ликуют сейчас вместе со своей повелительницей. Да, она была королевой орхидей, эта креолка с ее алыми чувственными губами, с кожей слегка зеленоватого оттенка и волосами цвета мертвой меди. Нет, нет — орхидеи не цветы, а порождение сатаны. Креатуры, которые выставляют напоказ лишь свои чувственные щупальца, — их глаза, губы, языки завораживают нас пьянящим вихрем экзотических красок, чтобы мы не заметили их отвратительные гадючьи тела, которые — невидимые и смертоносные — затаились в царстве теней.

Хмельные от одуряющего аромата, вернулись мы наконец в зал.

Русский крикнул нам вслед что-то на прощанье. Это в самом деле было прощанье, так как смерть уже стояла за ним. На следующее утро взрыв котла обратил его в прах.

Спустя несколько месяцев возлюбленным Мерседес стал его брат Иван, замкнутый высокомерный человек, избегавший общества. Они поселились на вилле у городских ворот, вдали от знакомых, и жили лишь дикой безумной любовью.

Тот, кто видел, как они, тесно прижавшись друг к другу, не разбирая дороги, проходили в сумерки по парку и о чем-то почти шепотом переговаривались, позабыв обо всем на свете, сразу ощущал какую-то страшную, чуждую нашей крови страсть, сковавшую эту влюбленную пару.

И вдруг приходит известие о несчастье, случившемся на сей раз с Иваном: во время полета на воздушном шаре, предпринятого, очевидно, без всякой подготовки, он каким-то загадочным образом выпал из гондолы и разбился.

Все мы думали, что Мерседес не перенесет удара.

Через несколько недель, весной, она проезжала мимо меня в открытой коляске. Ни одна черточка на неподвижном лице не выдала перенесенного горя. Мне показалось, что мимо меня проехала не живая женщина, а бронзовая египетская статуя; руки ее покоились на коленях, а взгляд был устремлен в потустороннее. Это впечатление преследовало меня и во сне: каменное изваяние Мемнона, сверхчеловечески спокойное, с пустыми глазами едет в современном экипаже навстречу рассвету — все дальше и дальше, сквозь пурпурный туман и клубящиеся испарения — к солнцу. Тени колес и лошадей — бесконечно длинные, причудливо искаженные, серовато-фиолетовые; такие в первых лучах восходящего солнца пляшут, как привидения, по мокрой от росы дороге.

Потом я долго путешествовал и видел много удивительного, но ничто не могло затмить того впечатления. Когда наша душа плетет живой узор воспоминаний, она отдает предпочтение определенным краскам и формам. Стон уличной решетки под вашей ногой в поздний час, всплеск весла, внезапный запах, хищный профиль красной крыши, капли дождя, которые падают вам на ладони, — все это слова заклинаний, которые возвращают нашим чувствам давно утраченные впечатления. Таким воспоминаниям присущ особый, глубоко меланхоличный тон, похожии на звучание арфы.

Вернувшись, я понял, что Тонио теперь для Мерседес — преемник русского. Такой же пьяный от любви, преданный душой и телом, опутанный по рукам и ногам. Я часто встречался и разговаривал с Мерседес: в ней жила та же безудержная страсть. И я по-прежнему ловил на себе ее испытывающий взгляд.

Как тогда, в ночь орхидей.

Время от времени мы, я и Тонио, сходились на квартире Мануэля, нашего общего друга. Однажды я застал его там сидящим у окна — поникшим, внутренне сломленным. Черты лица искажены, как будто его подвергли какой-то изощренной пытке.

Мануэль молча отвел меня в сторону.

То, что он мне поспешно прошептал, было поразительно: Мерседес — сатанистка, ведьма! Тонио узнал это из писем и записей, найденных у нее. Оба русских были убиты ею магической силой воображения, при помощи болонских слезок.

Позднее мне довелось ознакомиться с этими записями. Там я обнаружил следующий рецепт: жертва должна подержать болонскую слезку во рту, а потом преподнести возлюбленной в знак своей горячей любви. Если теперь эту болонскую слезку разбить в храме во время торжественной мессы, то жертва будет тотчас разорвана на куски.

Вот почему Иван и его брат погибли такой внезапной и ужасной смертью!

Мы понимали оцепенелое отчаяние Тони. Даже если в удачном исходе колдовства был повинен лишь случай, все равно — какая бездна демонически извращенного любовного чувства скрыта в этой женщине! Чувства настолько чуждого и непостижимого, что наше нормальное человеческое сознание утопало в зыбучих песках, как только мы пытались проникнуть в ужасную загадку этой безнадежно больной души.

Мы — трое — просидели тогда полночи, прислушиваясь, как тикали, обгладывая время, старинные часы. Я искал и не находил ни в голове, ни в сердце, ни в горле слов утешения; глаза Тони были прикованы к моим губам: он ждал утешительной лжи, которая даровала бы ему еще немного забвения.