Болотная трава

— Как рядовому отцу я ничего пока не могу сообщить, — сдержанно сказал он. — Следствие не закончено. Ведёт его следователь прокуратуры.

— Порядок я знаю, — нетерпеливо махнул рукой Серков. — Но мне посоветовали всё же с вами встретиться. Генерал ваш в курсе. А насчёт следствия не беспокойтесь, ничего лишнего не жду. Но парень арестован, как мне сообщили, шесть дней назад. Вы ему предъявили обвинение?

— Пока нет. Но прокурор санкцию на арест дал.

— На основе чего?

— Вот вы уже спрашиваете не как рядовой отец. Рядового я направил бы к прокурору. С рядовым отцом я сейчас вообще беседовать не имею права.

— Ничего. Генерал разрешил, — напористо возразил Серков.

— Поэтому только и беседуем. Словом, сын ваш подозревается в убийстве и ограблении. Как видите, хуже не придумаешь.

Широкое лицо Серкова словно окаменело, глаза сузились и сейчас холодно и настороженно смотрели на Цветкова. Он, кашлянув, хрипло спросил:

— Лишь подозревается?

— Идёт следствие. А окончательно решит суд.

— Это я тоже знаю, — процедил сквозь зубы Серков и, снова откашлявшись, сухо спросил: — Неужели всё так серьёзно?

— Да, очень серьёзно, — кивнул в ответ Цветков.

— Я всё думаю, как это могло произойти, — глядя прямо перед собой, задумчиво сказал Серков. — И ищу причины. Абсолютно нормальная семья. Достаточно обеспеченная. Даже более чем достаточно. Ни в чём никогда он не нуждался. Всё имел, что хотел, что требовалось. Вот я — это другое дело, — неожиданно произнёс он. — В войну и после неё хлебнул ой сколько.

Видно, беда с сыном вдруг выбила Серкова из привычной колеи, лишила неизменной величавой и суховатой сдержанности, задев какие-то глубоко упрятанные струны в его душе.

— Но я решил: не сдамся, пробьюсь, — продолжал Серков, стукнув кулаком по колену. — Высокую цель себе поставил. И кое-чего добился. Положение это горбом своим заработал и поколебать не дам, — с угрозой добавил он, нахмурясь, и вдруг улыбнулся. — Не пойму, чего это я вам исповедоваться начал. Видимо, чем-то берёте.

— Горе берёт, — всё так же сдержанно возразил Цветков.

Он себя сейчас чувствовал скованно и неуютно.

— Да, — покачал головой Серков и вздохнул. — Я и говорю: откуда у него всё это взялось? Я не про убийство… если даже так и окажется, — с усилием произнёс он и потянулся за новой сигаретой. — Я давно думаю, понимаете, — и, резко нажав на зажигалку, прикурил. — Ведь он, подлец, как сыр в масле катался. Мать надышаться на него не могла, бабка тоже. Это с жениной стороны. Моя-то матушка ско-оро за отцом ушла. Да. И вот старший сын человеком у меня стал, химик, кандидат наук. Ладно. Пусть так. Нашёл, значит, свою линию в жизни. А этот… Чёрт в нём сидит. Из дома уже не раз убегал. То где-то в Москве, по бабам болтается, а то махнёт аж в Снежинск. К тётке моей старой.

— В Снежинск? — переспросил Цветков.

— Ну да. Родная тётка моя там. Из Москвы её тогда… И приросла. Зову обратно, она ни в какую.

— Адрес её скажите на всякий случай, — попросил Цветков.

— Пожалуйста. Заовражная улица, восемь. Зотова Варвара Алексеевна. Не раз к ней удирал, то на неделю, то на две. Да ещё с приятелями. А там — воля им. Тётка тоже души в нём не чает. Выпивали, хулиганили, если уж откровенно сказать. Пока я его с милицией не возвращал. А они там, поначалу не разобравшись, хороших плюх ему надавали от души, в нарушение всех инструкций. Сами знаете. — Серков хохотнул.

— И от милиции приходилось защищать?

— Всё было, — с горькой иронией ответил Серков. — Стоит моей Людмиле в слёзы удариться… Вторая жена, любимая и молодая, — он усмехнулся. — разница-то у нас двадцать два года. Старший сын не её, от первой жены. Эх, и чего это я вам всё рассказываю? — снова удивился он. — Стены, что ли, у вас такие? Исповеди вам небось не раз слушать приходилось?

— Приходилось, — согласился Цветков, сам растревоженный этим неожиданным разговором и борясь с тайным желанием закурить.

— Да, вот и спрашивается, откуда он такой? — заключил Серков. Эта мысль не давала, видно, ему покоя.

— На такой вопрос легче вам самому ответить. Вы ведь специалист по воспитанию больше, чем мы тут, — серьёзно, без тени иронии ответил Цветков.

— Эх, Фёдор Кузьмич, легче всего, знаете, чужих воспитывать. А вот чего делать с собственным сыном, скажите?

— Вы знаете, как он жил последнее время, где, у кого?

— Знаю, что дома он не жил. Чужой человек стал, абсолютно чужой. И непонятный, вот ведь что. Мать гонялась за ним по всей Москве, шпионила, искала. То он где-то за городом жил, то у какой-то девчонки, то у приятеля.

— А как их зовут?

— Девчонку, кажется, Нина. Приятелей… Валерка, Генка, ещё кто-то, — неуверенно перечислил Серков. — Адрес этой Нины у нас есть. Валерка… этот, жена говорила, арестован за хулиганство. Генка… вот не помню. Если надо, я у жены могу спросить. А сам он устроился работать на какую-то базу лесоторговую, за городом.

— У вас деньги просил?

— Жена сама совала.

— А вы?

— Я… — Серков, стиснув зубы, поиграл крутыми желваками, лицо его стало каменно-суровым. — Я его выгнал и сказал, что у меня больше нет сына.