Болотные огни<br />(Роман)

— Ты знаешь, как мы с ней познакомились, — сказала она, чувствуя, что не стоило бы говорить с ним о Ленке, и вместе с тем не в силах преодолеть своего желания говорить о ней. — Года три тому назад случилось со мной, что заболела я в поезде, да так заболела, что потеряла сознание и меня сгрузили на какой-то станции. Как все это было, я не помню, мне рассказывали потом, что валялась я на вокзале на полу, — представляешь, одна, на вокзале, в те годы. Очнулась я, — продолжала она с тем же чувством недовольства собой и неуместности своего рассказа, — очнулась я, гляжу… нет, не гляжу, а слышу — стучат колеса, едем. Потом чувствую — тепло, и вижу — в темноте горит огонь. Потом вижу — сапоги. Так странно все. Колеса стучат, тени ходят, рядом сапоги, ничего понять не могу. Вижу, что словно топится печка и сидит против нее солдат в шинели — это его сапоги. Оказывается, я в теплушке агитпоезда, посередине ее буржуйка, знаешь, местами прямо даже прозрачная, так сильно она раскалилась. От нее шел жар, а спине— как сейчас помню — было холодно, потому что стены вагона были в инее. А солдат этот и была Ленка.

Он ничего не сказал, и молчание длилось довольно долго.

Тогда, испугавшись, что надоела ему своими слезами и воспоминаниями, она заговорила о том, что, по ее мнению, должно было бы его заинтересовать.

— Был сегодня в своих мастерских?

— А как же.

— Ну как там?

Больше она не знала, что сказать. Он не ответил, а только лениво отвернул от нее лицо.

В таких случаях она заставляла себя думать: „Я не ценю своего счастья. Смотри, какая прекрасная ночь, какие звезды, как хорошо, что он рядом, вот я слышу его сердце. Да я с ума сойду завтра, когда буду вспоминать об этом!“

Но на душе у нее была тоска.

И вот Милка пришла в клуб, чтобы встретить здесь Николая, которого не видела несколько дней. Они вообще виделись редко.

Народу собралось много, щелкали семечки, разговаривали. На самом верхнем бревне водрузился Семка Петухов.

— Скоро у нас электричество будет, — сказал кто- то, — электростанция, говорят, почти уже готова.

— Она будет введена через месяц, — живо сказал Сережа Дохтуров, радуясь, что может так хорошо использовать полученные от отца сведения, — и даст пятьсот киловатт.

И тут же понял, что совершил ошибку, привлекши к себе внимание Петухова.

— Тебе бы надо сперва в рабочем котле повариться, — заметил тот сейчас же, — а потом уже разговаривать. И тем более разглашать государственные тайны.

— Он не хочет вариться, — быстро проговорила Милка, и все рассмеялись.

— Да и какая же это тайна, — вставил кто-то.

— А я, например, знаю, — явно раздражаясь, ответил Петухов, — что если бы не саботаж спецов, ее бы давно построили. И что к ней приставлен усиленный наряд, потому что ее могут взорвать не сегодня- завтра.

Вот тут-то и раздался голос, на который не обратили тогда достаточного внимания:

— Умные речи приятно и послушать.

Только тут все заметили, что бревно, на котором раньше сидели „Левкины парни“ и которое долгое время оставалось пустым, было вновь занято. Все они были здесь и по обыкновению молча курили. Странные эти слова — впрочем, странными были не сами слова, а тон, каким они были сказаны, — так вот, слова эти произнес тщедушный паренек, спокойно обращаясь к своим товарищам. Те молча повернули к нему носы, потом один за другим загасили цигарки, поднялись и ушли. Тщедушный паренек ушел вместе со всеми. Николай тоже.

Этот тщедушный паренек был Левка.

— Так вот, поселковый петух навел меня на мысль, — сказал он своим, когда все они собрались в деревенской избе, неподалеку от поселка. — Я, конечно, давно ее обдумываю, но сегодня она приняла конкретные формы.

— Чего он сказал? — шепотом спросил один из парней у другого.

— Не понял, — так же шепотом ответил тот.

Все сидели, ходил один Левка.

— Вообще дела оборачиваются довольно серьезно, дети мои, Берестов оказался совсем не таким простачком, каким мы его представляли. Он добрался до Прохора, и добрался крепка. Я не боюсь, что Прохор слегавит, не такой он дурак, я боюсь, что через него Берестов доберется и до остальных дроздовцев.

А это уже трое, это уже худо. Нет, видно, от советской власти, дети мои, никуда не денешься, она явно победила, и с этим ничего не поделаешь. Наши надежды на заваруху, будем говорить правду, не оправдались. Придется нам идти навстречу советской власти.

— Вот прирежем еще парочку советских граждан и пойдем, — вставил Люськин.

— Самое большее, пристрелим одного и пойдем» — серьезно ответил Левка.

— И Берестов встретит нас с распростертыми объятиями.

— Берестова мы сметем со своего пути.

Теперь уже все с величайшим-вниманием смотрели на узенькую верткую фигурку, мотавшуюся из угла в угол лесниковой избы. Левка был одет в старую куртку, потертые бриджи и краги. Только белье он — как полагается «истинному джентльмену» — носил ослепительно белое. Широкий ремень опоясывал его под самой впалой грудью. Лицо его было бы заурядным, если бы не странные туманные глаза.