Болотные робинзоны

Солнце ещё не начало как следует припекать, а дед Никита уже устроился на завалинке: на солнечной стороне тёплые стены приятно согревали спину. Около себя он разложил по порядку связки лык, начатый лапоть, кочедык и забрал в горсть бороду, собираясь её перекинуть на левое плечо, но приостановился и, наклонив голову на бок, прислушался. На дороге перед самой хатой из-за угла выбежала стая мальчуганов, босых, в холстинных штанишках и цветных рубашонках. Впереди шёл мальчик в белой майке и синих трусах, он ступал осторожно, точно по острым камням: видно было, что не привык бегать босиком. Его незагорелая кожа казалась ещё белее от тёмных вьющихся волос. Другие же мальчики, наоборот, загорели до черноты, а волосы их, выбеленные солнцем, походили на светлый лён.

– Иди, иди, – наперебой кричали они, подталкивая мальчика в майке. – Ты только спроси, сам спроси, он это страсть любит.

Новенький не успел и оглянуться, как мальчишки подтащили его к самой завалинке и отбежали, оставив его одного.

Дед Никита поднял голову, положил лапоть на завалинку и приставил руку козырьком к глазам.

– Ты чей же такой озорник будешь? – спросил он довольно немилостиво.

– Антона, дедушка, – закричали мальчишки. – Антона Нежильцова, в Минске который жил. Приехал к бабушке Ульяне. Его дядя Семён со станции на подводе привёз. Мамку у него на войну взяли.

Мальчишки кричали все наперебой.

– А мамка у него командир, – пропищал самый маленький, в синей рубашке с оторванным, сползавшим с плеча рукавом, усиленно пробиваясь вперёд.

– Как это можно? Баба она или нет?

Мальчик в майке оглянулся.

– Как это – баба? – спросил он с недоумением. – Моя мама врач, её мобилизовали, она теперь старший лейтенант и на фронт уехала. А бабушка Ульяна – мамина мама, вот я к ней и приехал, пока война кончится. А папа… – мальчик опустил голову и договорил тише: – Папа умер. Давно.

– Так, так, – медленно произнёс дед Никита. – А ну, подойди ближе, я на тебя погляжу.

Ребята приблизились и нажали на новенького так, что он поневоле оказался перед самой завалинкой. Вертлявый и курносый Мотя даже рот открыл и глубоко вздохнул от волнения. Маленький Андрейка поддёрнул сползающий оторванный рукав и, подпрыгнув на одной ножке, тоненько крикнул:

– Ой! Мамка – командир!

Но самый высокий мальчик с упрямым лицом сердито схватил его за шиворот и сильно дёрнул назад.

– Мамка на фронте, – насмешливо передразнил он, – а сам гусака испугался! – И, засунув два пальца в рот, громко свистнул прямо в лицо новенькому.

Мальчики громко расхохотались, а новенький стоял растерянный, не зная, что ответить. От обиды у него даже слёзы выступили на глазах, и это смутило его ещё больше.

– Я ведь не заметил этого гусака, – дрогнувшим голосом проговорил он. – И вдруг…

– Вдруг… – передразнил его высокий мальчик и так похоже, что все опять засмеялись. – У деда-то будешь спрашивать, чего говорили, или опять заробеешь?

Новенький посмотрел на блестевшую наклонённую лысину деда Никиты и оглянулся. Ребята не сводили с него глаз. Андрейка пискнул и опять подпрыгнул на одной ножке, но высокий, не глядя, дал ему подзатыльник. Его серые упрямые глаза смотрели на новенького в упор.

– Гуса-ак, – насмешливо протянул он.

Новенький вспыхнул и сделал шаг вперёд.

– Дедушка, – проговорил он, – а как пройти на Андрюшкин…

Но договорить он не успел. Дед Никита вскочил и, бросив лапоть, крепко схватил его за плечико майки.

– А, так ты над дедом потешиться захотел! Над дедом потешиться? – закричал он и дёрнул майку с такой силой, что плечико треснуло и порвалось. От неожиданности мальчик присел, майка осталась в дедовых руках.

Мальчишки, как горох, с визгом посыпались через плетень на противоположной стороне улицы, а дед Никита поднял майку на уровень глаз и, покачав головой, бросил её на завалинку, сел и снова взялся за кочедык.

Мальчик постоял немного и решительно шагнул вперёд.

– Отдай мою майку, дедушка, – сказал он дрожащим от обиды голосом. – Вот тот большой мальчик, Федоска, сказал, что ты любишь, когда тебя про это спрашивают, и рассказываешь всё интересное, а что ты дерёшься, я не знал.

Дед тряхнул головой и поправил сползающую с плеча бороду.

– Дождутся у меня, поганцы, – промолвил он сердито. – Ну, не скачи как козёл, сказываю – не буду драться. А с вами, озорники, я ужо разберусь. – И дед погрозил кочедыком в сторону плетня, за которым слышались смех и возня. – Чего тебя гусаком-то дразнили? – добавил он уже мягче, снова принимаясь за работу. – Рубашку свою подбери или у матери ситца на рукава не хватило?

Дедово замечание за плетнём отметили новым смехом и вознёй. Мальчик опять покраснел.

– Меня зовут Саша, – отвечал он. – И в Минске все так ходят. А гусака я не заметил, он сбоку стоял. Ну и подпрыгнул, как он зашипел. А они смеются, что я трус. И что босиком мне больно. И про маму. И что я городской. Я теперь и сам с ними дружить не хочу. Я сюда один поездом приехал и один уеду. Сейчас. И… вот!