Болотные робинзоны

– Не буду, – сказал он. – Не буду смотреть! Ползём дальше, Федоска, может, ещё живых найдём.

Но Федоска не двинулся.

– Добрая она была, – невнятно и точно сердито проговорил он. – Яблоки у неё всегда таскали. Слова не скажет, м-м-м…

Последних слов Саша не разобрал, потому что Федоска вдруг схватил зубами рукав рубашки и замотал головой, словно хотел оторвать его. Но Саше и без слов было понятно. Он поднялся и потянул Федоску за другую руку.

– Пойдём, Федоска, – повторил настойчиво. – Может быть, живых найдём.

Федоска постоял ещё, выпустил рукав и почти побежал вдоль забора.

– К бабке Ульяне пойдём, – сказал он. – Тут их мало лежит, всех в школу согнали. И гранаты туда кидали. Я видел.

– Я тоже, – тихо ответил Саша.

Малинка была невелика, всего дворов двадцать, но теперь выгоревшее, открытое место казалось мальчикам очень большим. Они шли по единственной улице, вдоль страшного ряда почерневших и обугленных печей. Около каждой печи Федоска оборачивался и, не останавливаясь, говорил Саше:

– Дяди Ивана это была хата, Малашонка. А это Кострюкова, а эта Арийки, мельничихи. Гляди: горшок на загнетке стоит!

Его сдержанный шёпот, казалось, раздавался по всей деревне. Около одной большой печи, весь скрюченный, полурастопленный сильным жаром, лежал большой медный самовар.

– Гляди, – начал опять Федоска, но вдруг схватил Сашу за руку и присел за кучку лежавших возле дороги кирпичей.

– Слышишь? – шепнул он. – Никак, домовой это.

В тишине чуть звякнул закрывавший печку железный лист. В печке послышался вздох, лист опять шевельнулся…

Дрожь Федоски передалась и Саше, он тоже присел за кирпичами, оглянулся назад, но тут же опомнился.

– Домовых не бывает, – сказал он как мог твёрдо. – Это живое!

Но Федоска упрямо замотал головой.

– Бывает. Домовой, и кикимора, и леший – все бывают. Ему теперь жить негде, так он в печку убрался. Вот.

В печке опять что-то завозилось. Саша вздохнул, поёжился.

– Живое! – уже твёрже повторил он. – Я открою, – и, решительно шагнув вперёд, взялся за заслонку.

Но тут Федоска с такой силой дёрнул его за рукав, что заслонка вылетела и покатилась по земле.

В тёмной глубине печки зашевелились две маленькие фигурки. Глаза на чёрных рожицах блестели, точно огоньки.

– Домовой в печке не живёт, – послышался детский низкий голос. – Домовой под печкой. Тут мы с Маринкой живём. Мамку ждём.

– Гришака?.. – удивился Федоска. – Ты что тут делаешь?

– Мамку ждём, – упрямо повторил детский голос. – Куда ей деваться? От печки-то?

Федоска тихонько толкнул Сашу.

– Не придёт она к печке, – шепнул он. – Ты им не говори только.

Голос Федоски стал мягче. Он нагнулся к малышам и договорил почти ласково:

– Сидите уж. Мы опять придём.

– Есть хочу, – протянул другой, тоненький голосок.

– Я тебе что сказал?! Жди. Придёт мамка. – Гришака проговорил это грубым голосом, точно взрослый. Затем протянул руку к отверстию печки.

– Закрой, – сказал он и неожиданно всхлипнул. – Закрой, не то ещё опять придут те-то. А мамка нас и так найдёт.

Саша открыл было рот, хотел что-то сказать и не смог. Он молча просунул руку в печку и погладил чёрную головёнку, отчего и его рука стала чёрной. Потом придвинул заслонку и кивнул Федоске: идём.

Мальчики не заметили, как вышли на середину того, что было прежде улицей.

Вдруг Саша остановился:

– Сидит вон кто-то, – сказал он шёпотом. – Смотри! У дороги, на чём-то обугленном, сидела женщина.

Она согнулась и, опираясь подбородком на сложенные руки, неподвижно смотрела вперёд.

– Бабушка Ульяна, – крикнул Саша и бросился вперёд. – Бабушка Ульяна! – повторил он задыхаясь.

Старуха обернулась.

– Дитятко? – проговорила она тихо и, не вставая, протянула руки.

– Бабушка Ульяна! – Саша, упав на колени, спрятал лицо в складках широкой юбки, а старуха нагнулась и, обхватив руками его голову, едва слышно добавила:

– Живой ты, дитятко моё, живой. А я уж не ждала…

Наплакавшись, Саша некоторое время не шевелился: ему было страшно поднять голову и опять увидеть разорённую деревню.

Маленькая старушка, которую он впервые увидел сутки назад, теперь была для него единственным родным существом.

Федоска тронул его за плечо. Саша обернулся.

– Будет реветь, – проговорил Федоска почти прежним грубым голосом. Что делать-то будем? – озабоченно спросил Федоска.

Бабушка Ульяна тоже подняла голову и ладонью вытерла глаза. Саша взглянул на неё и всплеснул руками:

– Бабушка, – вскрикнул он, – а волосы-то у тебя!..

Косы бабушки, всегда аккуратно прикрытые платком, распустились и беспорядочно лежали по плечам. Но теперь они были совсем седые.

Старуха взяла в руку прядь волос, посмотрела на них и покачала головой.

– Бог с ними, – сказала она, – как ещё они на голове моей удержались. Чего я насмотрелась, нельзя вам того, ребятки, рассказать: вам ещё жить надо, а с того жить не захочется. Близнецов Дарёнкиных да Наталкиного Ванюшку в конопли я запрятала, накормила, спят они там. Мужики, которые на войну пошли, может, живы останутся. Отец твой, Федоска, тоже вернётся…