Болото

Дозвонилась, все рассказала – ребенок пропал, предположительно похищен, предположительно даже известно, кем именно. Два с небольшим, сам уйти, конечно, не мог. На другом конце трубки вежливо выслушали. «Да-да, мы все проверим и обязательно с вами свяжемся». Но никто за эти дни так и не позвонил.

Без Мишеньки дом казался пустым и безголосым. У каждого дома есть не только неповторимый, как отпечаток пальца, запах, но и голос. В каких-то домах – это смех и топот детских ног, в каких-то – мягкая кошачья поступь и тяжелое дыхание хозяев, в каких-то – только фоновая болтовня телевизора и полное беспросветное одиночество.

В первый день Рада надеялась, во второй день – надеялась, а на третий вдруг осознала, поняла – его уже нет в живых. Мишеньки больше нет. Можно всю область на уши поднять, можно лично привезти миллион грузовиков с песком, вырубить лес и засыпать болото. Это ничего не изменит. Точка невозврата пройдена.

– Может быть, они его держат… – сказала Лариса на третий день. – Держат, чтобы на меня обменять. Я должна пойти туда. Если есть хотя бы один шанс…

– Они и так тебя заберут, – бесцветно сказала Рада. – Им не обязательно тебя менять на кого-то. Я это сегодня поняла.

– Я сейчас дождусь, когда дождь не такой сильный будет, и уйду…

– Дождись, когда дождь не такой сильный будет, и уйди, – пожала плечами та.

Кулак Максима врезался в стену. Ему некуда было девать кипучую силу. Силу, порожденную слабостью. У него хватило бы удали весь этот дом в щепки разнести. И он чувствовал себя таким невозможно жалким.

Яна закрылась в своей комнате, с головой укуталась в одеяло и бормотала что-то – кто ее разберет. Даже Сашенька проникся воцарившейся меланхолией – ничего не требовал, не нервничал, не кричал, от еды отказывался, неподвижным взглядом гипнотизировал доски на стене.

Вспомнилось, как старуха Марфа рассказывала: «Много народу сгинуло в болоте нашем… Считается, что болото особенно любит маленьких детей. Ни одного тела так и не нашли. У всех этих людей – пустые могилы. Памятники с их фотографиями есть, и у некоторых гробы даже есть, но они – пустые».

Вот и у Мишеньки такая могила будет.

Серая стена дождя поредела в полупрозрачную морось. Лариса собралась уходить. Рада дала ей свою старую кофту и резиновые калоши, чувствуя себя так, словно она снаряжает в последний путь мертвеца. Все знали, что Лариса – обречена, и вещи, которые ей были даны с собою – зонтик с погнутой спицей, бутылка родниковой воды – как талисманы в фараонову гробницу, которые, по легенде, должны были помочь ему продолжить славный свой путь в царстве теней. Простились скупо, все прятали глаза, каждый чувствовал себя виноватым, и каждый же, в глубине души, с нарастающей ненавистью перекладывал эту вину на остальных.

И вот Рада видела в окно, как девушка, ссутулившись, идет под ветхим зонтиком к полю, осторожно ступая по размытой скользкой глине, перепрыгивая через лужи. Рада видела, как Лариса вдруг остановилась и уставилась куда-то вдаль. Потом обернулась на дом, который все эти дни был для нее приютом – с тревогой обернулась и каким-то непониманием. Она, конечно, знала о том, что Рада опять сидит у окна и видит ее.

«Яков ее у леса поджидает что ли?» – подумала та.

Но лицо у Ларисы вдруг просияло, и она замахала рукой, приглашая Раду подойти. Спрыгнула с подоконника, не надевая обуви, вышла в палисадник. Холода она не чувствовала, ей было все равно.

До тех пор, пока она не увидела.

По глиняной дороге медленно брел маленький мальчик, весь перепачканный в бурой грязи и зеленоватой тине.

– Мишенька! – выдохнула Рада. – Вернулся!

Побежала вперед, навстречу, а сын, хоть и явно слышал ее, но почему-то не ускорил шаг. В движениях Мишеньки было что-то механическое. И он шел не как маленький ребенок, у него была пластика взрослого человека, как будто одурманенного алкоголем или снотворным – когда еще не падаешь, но уже и не чувствуешь тело свободным, и надо контролировать каждый шаг. Рада онемела, на долю секунды даже возникло сомнение – а точно ли это он.

И лицо Мишеньки как-то оплыло, как будто бы стекало с костей, как будто бы у него не было мышц, и кожа пустым мешком повисла. Вот он поскользнулся, упал плашмя, лицом в жидкую кашицу дорожной грязи, но решил почему-то не вставать, продолжил путь ползком. Маленькие ручки выбросит вперед, вслед за ними подтянется, не отрывая лицо от грязи, словно ему и не надо дышать. И за ним, на влажной земле, остается борозда глубокая.