Большая барахолка

— Как только я перестал платить за Жозетту, им с женой стало не на что жить. Эта его женушка приезжала меня уговаривать, чтоб я не ломал девочке жизнь — ее, дескать, ждет большое будущее, но не на того напала. Старый козел хотел было переделать свою театральную школу в бордель, но полиция не позволила, потому что он иностранец. Теперь оба в Париже, она сумела-таки устроиться — держит притон на улице Юшетт, он же сидит у нее на шее. Без наркоты не может, а это дорогое удовольствие. Но я им делаю скидку, потому что он учит меня говорить по-английски. Английский пригодится на будущее. Ужасно забавный тип, самый старый сутенер, какого мне приходилось видеть. Но как был, так навсегда и остался испорченным ребенком. Вот пойдем со мной — сам увидишь.

X

В заведение «Кис-кис» вела застекленная дверь с решетчатым откидным окошком. Высокое, узкое — по одному окну на каждом этаже — строение располагалось на темной улице и было втиснуто между бакалеей и лавкой, где торгуют кониной, солнце не заглядывало сюда целую вечность, с тех пор, как вдоль Сены выросла плотная стена домов, только в одном месте размыкавшаяся, чтобы пропустить ведущую к реке юркую улочку Шаки-Пеш. Напротив висела вывеска парикмахерской «Дворец завивки», а сам хозяин «Дворца» чуть не целыми днями просиживал верхом на стуле перед входом и мечтательно глядел на закрытые ставни борделя. Все тут пропахло сыростью, на стометровую улочку приходилось четыре публичных дома да шесть бакалейных лавок, в витринах которых красовалась только петрушка да сиротливая грифельная дощечка с надписью мелом: «Сегодня товара нет».

— Нам сюда, — сказал Леонс.

Мы вошли и очутились в коридорчике, ведущем к винтовой лестнице. Слева, за стеклянной дверью, кто-то кричал: «За ваше здоровье!» Дверь распахнулась, из нее вышла женщина и посмотрела на нас в лорнет. Мне еще никогда не доводилось бывать в подобных заведениях, но я никак не ожидал, что тут можно встретить такую вот старую даму с бархоткой на шее. Впрочем, с первого взгляда мне показалось, что это хрупкая девушка, загримированная под старуху или постаревшая раньше времени. У нее были близорукие глаза и неподвижная, раз навсегда застывшая улыбка — будто она когда-то давным-давно поселилась на губах, а потом умерла, но никто не заметил, и снять ее забыли. Дама была одета в черное платье с блестками, сжимала в руке батистовый платочек, седые волосы ее странно отливали голубым. Приставленный к глазам лорнет чуть подрагивал.

— Не беспокойтесь, — сказал Леонс. — Мы к месье Саша.

Лорнет затрясся сильнее, седая шевелюра тоже.

— Но я ведь вас просила…

— Мы принесли лекарства.

— …просила больше сюда не приходить. Вы несовершеннолетний, а мне не нужны неприятности с полицией. Вдруг нагрянет проверка и вас найдут у него в комнате… Я же не француженка, не имею права занимать рабочее место. Если я потеряю доход, что будет с месье Саша? Знаю я полицию — они во всем видят только дурное. Месье Саша обвиняют в каких-то пороках, которых у него нет и в помине. Кто-кто, а я бы первая заметила! Просто он любит общество юношей, они напоминают ему о молодых годах. Но люди так злы! Во всем видят только дурное. А я, наоборот, вижу только хорошее. По-моему, все люди хорошие, а все дурное — чаще всего просто выдумки.

Вдруг она засуетилась и взмахнула платочком:

— Я тут разболталась, а меня ждут клиенты. Прошу вас об одном: не приходите больше сюда! Знаю, лекарства ему необходимы, очень вам признательна и заплачу, сколько надо. Но лучше бы я кого-нибудь за ними присылала или приходила сама. И ведь у нас есть другая квартирка в городе, я хотела поселить его там, все устроить, так нет — он хочет жить здесь, хотя это против установленных полицией правил. Конечно, он артист, я понимаю, никто не ждет, чтоб он обуржуазился. Но все же эта атмосфера… у него такая тонкая, такая чувствительная душа…

Ее излияния грубо перебил раздавшийся сверху хриплый резкий окрик:

— Нина Ивановна, где мои лекарства? Почему не несут? Я выброшусь в окно, так и знайте!

Она подняла лорнет к глазам и посмотрела вверх. Голова и шевелюра отчаянно затряслись.

— Сию минуточку, Саша! Уже несут! — сказала она и повернулась к нам с жалкой улыбкой. — У него совершенно расстроены нервы! Не задерживайтесь надолго. Я расплачусь с вами в следующий раз.

Леонс засунул в рот палочку жевательной резинки и сказал:

— Вы мне и так уже должны за два раза.

— В следующий раз, обещаю вам, в следующий раз! Дайте мне время обернуться, еще несколько дней! Я займу у друзей.

С этими словами она снова скрылась за стеклянной дверью, где тотчас кто-то заговорил: «Он потерял там руку и ногу. Это было эпохальное событие!»

Мы стали подниматься по лестнице.

— Не удивляйся, — сказал мне Леонс. — Это русские, белоэмигранты. У русских всегда так — сплошные драмы. Иначе им скучно жить.

— Я думал, твой актер англичанин.

— Сам черт не разберет, кто он такой. Вот увидишь, — ответил Леонс.