Большая барахолка

Я часто заходил на улицу Юшетт к великому актеру. Он оказывал на меня странное, магнетическое действие, было в нем что-то притягательное и в то же время отталкивающее, даже пугающее. Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что многое объяснялось суеверным чувством. Напротив нашего дома на улице Принцессы была книжная лавка, в витрине которой среди старинных книг и статуэток болталась на веревочке безобразная марионетка. На этикетке значилось: «Амулет на счастье. Кукла-фетиш с архипелага Новые Гебриды». И часто я нарочно переходил на другую сторону улицы, чтобы посмотреть на нее. На голове куклы было навязано множество ленточек, лицо у нее было черное, испещренное красными, синими и зелеными точками, каменный торс раскрашен в пастельные цвета, негнущиеся руки, которые вместо кистей заканчивались похожими на щепки деревяшками, тонули в пестром тряпье. Этот фетиш был таким уродливым и нелепым, что я сразу, даже не прочитав этикетку, понял: между ним и счастьем существует нечто общее, некая тайная связь, и кто завладеет куклой, получит и счастье. Наконец однажды я купил ее и подарил Жозетте. Она долго молча рассматривала подарок, потом спросила:

— Эта штука приносит счастье?

— Ну да. Видишь же — на этикетке написано.

Жозетта приняла это как неоспоримую истину и посадила куклу к себе на кровать. Так вот, Саша Дарлингтон представлялся мне таким же амулетом, только живым: казалось, он в своей комнатушке тайно делает свое дело — дергает за веревочки, управляющие человеческими судьбами. Не могу объяснить этого никак иначе — слишком уж он был безобразен и мерзок. В пятнадцать лет мне было необходимо во что-нибудь верить, и я уверовал в Дарлингтона. Я никогда не приходил к нему с пустыми руками, всегда хоть какую-нибудь мелочь да приносил: американские сигареты, шоколад, который он обожал, или просто золотую монету, и ночью, когда мне не спалось, когда что-то грызло меня изнутри, когда я пытался найти смысл окружавшего меня хаоса, я нередко обращался к бедному месье Саша, возносил ему молитву, просил о помощи. Старый шут, разумеется, и не подозревал о том, что он для меня значил, мои подношения принимал как должное, с достоинством великосветской дамы, а со временем стал чересчур разборчивым, что обходилось мне довольно дорого. Должно быть, он считал, что я почитаю его как «великого актера немого кино». Он так много и убедительно говорил о Голливуде и своих друзьях: Евфрате Коэне, великом греке Папандопулосе и любезном Макинтоше Файне, — что они, все трое, постоянно снились мне по ночам, лысые, толстые, дымящие сигарами. Однажды я рассказал месье Саша об этих снах, и он сказал, высоко подняв палец и свои выщипанные брови:

— Именно так! Они ничуть не изменились! А вы не заметили, собака у Евфрата Коэна все та же — здоровенный дог, добродушный, хоть и свирепый на вид?

Нет, я не заметил, была ли у Евфрата Коэна собака, но в ту же ночь он приснился мне точь-в-точь с таким догом. Это ли не доказательство, что великий актер никогда не лжет! На другой день я рассказал об этом видении Дарлингтону, но он страшно удивился и, вскинув брови, спросил: «Какая собака?» Наверно, я действительно полюбил его, потому что, стоило мне подняться на четвертый этаж и услышать из-за двери шестнадцатого номера красивый женский голос, декламирующий:

Не кознями врагов отравлен я, не ядом —
Смерть у меня в душе, она все время рядом…[7]

—

как я сразу чувствовал себя не таким одиноким. У месье Саша была мания кем-нибудь нарядиться, загримироваться и в таком жутком виде показаться местным девицам. У него это называлось «играть в стрекача», и эти игрушечные побеги, видимо, доставляли ему немалое удовольствие. Ну а клиентов заведения, которые приходили невинно поразвлечься и вдруг натыкались на лестнице на одноглазого пирата или страхолюдную маркизу де Помпадур, не слишком успокаивали заверения девушек, что это-де «просто один псих ненормальный». Однажды я пришел к месье Саша в обеденное время и услышал через дверь голос королевы-матери.

— Перестаньте хотя бы читать за столом, Саша, — говорила она. — Ведь за весь день я только в обед вас и вижу.

Я постучался и, не получив, как всегда, ответа, вошел. За столом, перед тарелкой супа сидел Распутин и читал Лабиша.

— Добрый день! — приветливо сказал он. — Великий автор — Лабиш. (В сторону: кто бы мог подумать!)

Распутин перекрестился, зачерпнул ложку супу и хлебнул, пролив половину на свою фальшивую бороду.

— Вы что-то сказали, Ниночка? (В сторону: зануда чертова!)

Ниночка в ответ улыбнулась, как умела только она, юркой, дрожащей, застенчивой девической улыбкой. Она сидела очень прямо, сложив перед собой руки на батистовом платочке, только голова ее слегка подрагивала.

— А еще я попросила бы вас, Саша, не показываться больше клиентам в таком виде. Иначе я потеряю работу.

— Это что, шантаж? (В сторону: я ей подсыплю яду в суп!)

— Саша, пожалуйста…