Большая барыня

– Этого мало, ваше сиятельство, я переберусь во флигель, чтобы присутствием моим не водворить того беспорядка, который нашли вы в моем жилище.

– Как хотите, сосед; но полно говорить о Костюкове, а скажите мне лучше, что располагаете вы делать с собою?…

– Когда, ваше сиятельство?

– Всегда; я говорю про ваши планы, про будущность вашу?

– А что же делать прикажете? пока ваше сиятельство здесь, я буду жить, как только можно долее, при вас; а уедете вы, мне тогда не все ли равно, что бы со мною ни случилось?…

– Все это очень любезно, сосед, – заметила, смеясь, графиня, – но я серьезно желала бы знать, к какой цели приготовляете вы себя, и неужели в ваши годы человек может обречь свою особу на вечное заточение в глуши, подобной Костюкову?…

– Повторяю, ваше сиятельство, что никаких планов то есть не делаю и делать не смею; и может ли наш брат надеяться на что-нибудь или на кого-нибудь?

– Прекрасно, Петр Авдеевич, и очень приятно слышать подобный отзыв о друзьях ваших, на которых, как вы говорите, надеяться нельзя…

– Но неужели вы, ваше сиятельство, думаете, что я довольно глуп, чтобы сметь считать вас моим другом?

– Опять, сосед!

– Повторю тысячу раз!

– А я повторяю во второй, что запрещаю вам включать меня в число прочих, и прошу знать, что ежели кто-нибудь имел случай мне понравиться, то для того истинному участию моему нет границ; слышите ли, несносный человек?

– Слушаю и не перестал бы слушать, ваше сиятельство.

– Тем лучше, потому что мне остается сказать вам многое, и, чтобы не позабыть, я выскажу это все сейчас; во-первых, сосед, – продолжала графиня, – вы еще молоды, не дурны собою…

– Ваше сиятельство?

– Молчите и не прерывайте меня, иначе рассержусь пресерьезно.

– Слушаю-с!

– Повторяю, что вы очень не дурны собою, – сказала графиня, – умны и благородны, а что всего важнее, добры чрезвычайно и можете всякую женщину сделать счастливою. Положим, Петр Авдеевич, что состояние ваше может служить препятствием к женитьбе по любви на бедной девушке; но любовь проходит, и продолжительная дружба, верьте мне, прочнее в супружестве всех прочих чувств. Который вам год, сосед?…

– Мне, ваше сиятельство? В день святого архистратига Михаила минет двадцать девять…

– Двадцать девять, только?… – повторила графиня. – Ну, а скажите откровенно, Петр Авдеевич, стара ли бы я была для вас?… мне двадцать четыре…

– То есть как это для меня?… – спросил с недоумением штаб-ротмистр.

– Согласились ли бы вы иметь женою своею женщину подобную мне, точно таких лет и не бедную, разумеется?

Вместо ответа Петр Авдеевич потер себе лоб.

– Что вы не отвечаете, сосед?

Петр Авдеевич опустил руку, поднял другую, потер себе лоб снова, не переставая смотреть на графиню самыми странными глазами.

– Понимаю. Невеста двадцати четырех лет стара для вас, – заметила Наталья Александровна, улыбаясь.

– Вы были так долго добры ко мне, – проговорил наконец протяжно костюковский помещик, – а теперь опять начинаете смеяться надо мною; за что же бы, ваше сиятельство?…

– Отчего вы думаете, что я смеюсь над вами?

– Бог вас накажет, – прибавил штаб-ротмистр с глубоким вздохом.

– Вы с ума сошли, сосед. Что с вами делается? – воскликнула графиня с нетерпением.

– Дивлюсь, что не совсем сошел еще, потому что вы, ваше сиятельство, кажется, этого желаете; для чего бы говорить… вам мне… про… такие вещи несбыточные…

– Я говорю, что чувствую и в чем убеждена.

– То, что чувствуете вы?…

– Клянусь вам, мой добрый сосед.

– И все это не шутка, не насмешка?

– А так не шутка и не насмешка, что ежели вы согласитесь выполнить совет мой, то за ваше будущее счастие ручаюсь вам я!..

– Какою же ценой может купить ничтожный сосед вашего сиятельства то счастие, которое предлагаете вы ему так великодушно? – сказал несчастный штаб-ротмистр, бросаясь на колени.

– Что вы, что вы?… встаньте, ради бога, – воскликнула графиня, все еще смеясь, но уже не на шутку испуганная странностию своего соседа.

– Нет, мне лучше так!

– Но мне не лучше.

Штаб-ротмистр встал и молча уселся на прежнее место, а графиня, никак не понимая, что с ним сделалось, приписала неожиданный порыв Петра Авдеевича его странностям, ей еще не знакомым, а для избежания повторения подобных сцен, она решилась окончить скорее разговор, по-видимому, слишком раздражительный для чувствительного сердца штаб-ротмистра.

– Короче, сосед, – сказала графиня, – разговор этот возобновим мы не здесь, а в Петербурге, куда прошу, а ежели этого мало, приказываю вам непременно явиться к светлому празднику; к тому времени мой траур кончен и я свободна.