Большая грудь, широкий зад

И вот матушка взяла глиняный горшок, металлическую шумовку на длинном шесте и отправилась, куда велела свекровь. В ближайших от деревни канавах и прудах улиток уже подчистую собрали. Свекровь хаживала на рынок в Ляолань и видела по дороге, что на отмели в заросшем камышом пруду ракушек с улитками полным-полно.

Но на пруду стаями плавали зелёные дикие утки. Своими плоскими, как лопата, клювами они уже извели тех улиток, что видела свекровь. Матушка была просто в отчаянии, понимая, что дома не избежать головомойки. И решительно зашагала вдоль берега по извилистой глинистой тропинке в надежде выйти туда, где дикие утки ещё не похозяйничали. Время шло, груди набухли, вспомнились оставленные дома дочурки. Лайди только что начала ходить, а Чжаоди ещё двух месяцев не исполнилось. Дети могли уплакаться, но для свекрови утята важнее, и надеяться, что она возьмёт их на руки и покачает, не приходилось. Шангуань Шоуси вообще человеком трудно назвать. Никчёмный, как сопля, матери он поддакивал, а с женой обращался крайне жестоко. Детей нисколько не любил, и всякий раз после его побоев матушка с ненавистью говорила про себя: «Бей, бей, ослина, не от тебя эти девочки. Я ещё тысячу детей нарожаю, но ни один не будет шангуаневского племени». После того, что произошло между ней и Юем Большая Лапа, ей было совестно показаться на глаза тётушке, и в том году она не пошла навещать их. Но свекровь настаивала, и матушка сказала: «Из родственников матери уже никого в живых не осталось, куда я пойду?»

«Видать, у дядюшки семя тоже не ах, — думала она. — Нужно искать мужчину понадёжнее. А вы, свекровь с муженьком, бейте, ругайте, сколько влезет. Сыночка я рожу, вот увидите, но ни капли от вас, Шангуаней, в нём не будет, хоть тресните!»

Обуреваемая этими беспорядочными мыслями, она шла, раздвигая камыши. Их шелест и отдающий холодной гнилью дух водных растений наводили на неё страх. Из глубины зарослей доносились крики водоплавающих птиц, порывами налетал ветерок, поигрывая стеблями камыша. В нескольких шагах от неё на тропинке остановился дикий кабан. Выставив свои клыки, он, угрожающе похрюкивая, злобно уставился на неё заросшими жёсткой щетиной глазками. Матушка аж содрогнулась, широко открыв глаза, будто уксуса хватанула. «Как меня сюда занесло? — поразилась она. — Кто в Гаоми не знает этих мест! Здесь в глубине обширных заросших камышом пространств укрыто логово местных бандитов, куда боится сунуться даже командир провинциального летучего отряда Ван Сань со своими удальцами. В прошлом году попытались было очистить уезд от бандитов, так поставили на дороге гаубицу, пальнули несколько раз, тем дело и кончилось».

В панике она повернула назад, чтобы идти обратно тем же путём, но быстро поняла, что у пруда протоптано — то ли людьми, то ли животными — столько ведущих в разные стороны тропинок, что определить, по какой она пришла, нет никакой возможности. Она металась то в одну, то в другую сторону и наконец расплакалась от досады. Между широкими, как мечи, листьями камыша пробивались лучи солнца, от земли тянуло кисловатым запахом гниющей листвы. Она ступила ногой в кучку дерьма, и, несмотря на вонь, шибанувшую в нос, на душе даже потеплело: если есть такое, значит, есть и люди.

— Есть тут кто? Есть кто, нет? — громко крикнула она. Звук её голоса прошелестел в камыше и затерялся в зарослях.

Опустив голову, она вгляделась в раздавленную ногой кучку. В ней видны были грубые стебли растений, и стало ясно, что её оставил не человек, а скорее всего кабан или другое животное. Она снова рванулась было вперёд, но, сломленная, опустилась на землю и разрыдалась в голос. И вдруг у неё прямо мурашки пошли по телу: ей показалось, что из камышей за ней наблюдает пара чьих-то мрачных глаз. Резко обернувшись, она огляделась: никого, лишь переплетающиеся между собой стебли и листья камыша, верхушки которого торжественно уставились в небо. Налетел и стих ветерок, оставив после себя лишь лёгкий шелест. Крики птиц, перекликающихся в глубине зарослей, звучали как-то странно, будто их передразнивал человек. Опасность таилась всюду, казалось, меж листьев посверкивает множество глаз. То тут, то там вспыхивали бирюзой блуждающие огни. Сердце у неё ушло в пятки, волоски на руках встали дыбом, груди напряглись, будто железные. Разум покинул её, и она, зажмурившись, рванулась напролом. Забежав на мелководье, вспугнула чёрные тучи комаров, которые без церемоний набросились на неё. Вся в липком поту, она была для них великолепной приманкой. Выронив горшок и отшвырнув шумовку, бедная матушка бежала, не разбирая дороги. И тут Господь послал ей избавителя. Им оказался тот самый продавец утят. Он предстал перед ней в накидке из листьев и в плетёной остроконечной шляпе.

Он препроводил матушку на небольшую возвышенность в глубине зарослей. Там, на прогалине, стоял большой шалаш. Рядом горел костёр, над ним висел котелок, из которого аппетитно пахло рисовой кашей.

Он завёл матушку в шалаш, и она встала перед ним на колени: