Большая грудь, широкий зад

– Эй, Попугай! – крикнул он, глядя на крышу. – Ты и вправду человек-птица! Только смотри: свалишься и убьешься, я не виноват! – Попугай бросил ему пачку сигарет. Водитель поймал, глянул, что за марка, и сунул в карман. – Даже правителю небесному не совладать с таким, как ты!

– Давай езжай, папаша! – ухмыльнулся Попугай. – И будь добр, поменьше ломайся по дороге!

Водитель хлопнул дверцей и высунулся в окно:

– Этот агрегат долбаный того и гляди рассыплется. А ежели кто другой за руль сядет, так и с вокзала не выедет.

В это время заиграла музыка, которую заводили при отправлении автобуса. Заезженная магнитофонная пленка шуршала и потрескивала, словно дюжина ножей скребла по бамбуку. На платформе, вытянувшись, стояла контролерша и ненавидящим взглядом провожала старый, облезлый, тарахтящий автобус.

– В следующий раз, почтенная, непременно привезу вам пару птичек! – махнул ей Попугай. Она и ухом не повела, а он вполголоса добавил: – Пару экзотических птиц подарить, а? А пару причиндалов собачьих не надо?

Автобус выполз на посыпанную гравием дорогу, ведущую из уездного центра в сторону Гаоми. Осторожно, впритирку, проезжали встречные машины и тракторы. Летевшие из-под колес пыль и песок висели дымовой завесой, Цзиньтун даже глаза открыть боялся.

– Слышал я, оговорили вас, дядюшка, – уперся в него взглядом Попугай.

– Можно и так сказать, – отозвался Цзиньтун. – А может, и нет.

Попугай предложил сигарету, но Цзиньтун отказался. Попугай сунул ее назад в пачку и сочувственно глянул на его большие, загрубевшие ладони. Потом поднял глаза:

– Видать, тяжело пришлось?

– Вначале тяжело было, потом привык.

– За эти пятнадцать лет изменения произошли громадные, – начал Попугай. – Народные коммуны распустили, землю распределили по семьям и по дворам, все теперь сыты и одеты. Старые дома снесли по генплану. Бабушка не ужилась с этой моей, ети ее, женушкой, перебралась жить одна у пагоды, в хижине старого Мэнь Шэнъу. Теперь вот, с вашим возвращением, будет не одна.

– Как… как она? – не сразу спросил Цзиньтун.

– В целом неплохо, с глазами вот беда. Но себя обихаживает, молодец. Мне, дядюшка, перед вами скрывать нечего: женушки своей побаиваюсь. Для этой дряни «Двадцать четыре примера почитания родителей»174 – пустой звук. Стоило ей появиться, бабушка тотчас съехала. Да вы, может, ее знаете – дочка старого Гэна, что креветочной пастой торговал, и его змеюки жены. Вот уж воистину змея в образе красавицы! Я теперь, дядюшка, все силы кладу, чтобы подзаработать. Будет у меня тысяч пятьдесят, сразу выставлю ее за порог – пусть катится!

Подъехав к мосту через Цзяолунхэ, автобус остановился, и люди стали выходить. Попугай помог Цзиньтуну спуститься. На северном берегу вырос целый квартал, а рядом с каменным арочным мостом возвышался большой новый, из бетона. Неподалеку продавали фрукты, сигареты, сласти.

– Городская управа и школа переехали. – Попугай указал на здания на северном берегу. – А усадьбу семьи Сыма взял в аренду Большой Золотой Зуб – У Юньюя сынок, отродье ослиное. Открыл там производство противозачаточных пилюль, а втихаря гонит вино и средство от крыс делает, для людей палец о палец не ударит. Понюхайте! – Он поднял руку. – Чувствуете запашок? – Из высокой металлической трубы во дворе усадьбы клубами валил зеленоватый дым. Он и был источником тошнотворного запаха. – Хорошо, бабуля перебралась в другое место. А то бы точно задохнулась в этом ядовитом дыму. Нынче лозунг – «Восемь Бессмертных пересекают море, каждый показывает, на что способен»175. Ни классов, ни классовой борьбы, все ходят с красными глазами, у всех одно на уме – деньги! Я вот в Шалянцзы арендовал двадцать му непахотной земли. Задумки, дядюшка, большие, собираюсь организовать там хозяйство по выведению редких пород птиц. Через десять лет у меня здесь, в Гаоми, будут экзотические птицы со всего мира. К тому времени будут и деньги, и влияние. Как появятся деньги и влияние, первым делом поставлю на хребте Шалянцзы большие статуи отца и матери… – Попугай разгорячился, рассказывая о своих великих планах, глаза заблестели, грудь выпятил, как голубь.

Цзиньтун заметил, что торговцы с нескрываемым любопытством разглядывают его и размахивающего руками Попугая Ханя, и ему снова стало не по себе. А еще он пожалел, что перед отъездом из лагеря не сходил к смазливой парикмахерше Вэй Цзиньчжи, чтобы побриться и постричься. Тут Попугай сунул ему в руку несколько банкнот:

– Не обессудьте, что немного, дядюшка, дело у меня только становится, и с деньгами туговато. К тому же финансами женушка моя гнусная заведует, и я не смею да и не имею никакой возможности выказать бабуле всю мою сыновнюю почтительность. Она тащила меня на себе, харкая кровью, растила. Ох и нелегко ей пришлось! Не забуду этого, даже когда все зубы выпадут. Погоди вот, осуществлю задуманное, непременно отплачу старушке добром.

Цзиньтун сунул ему банкноты обратно:

– Не могу я взять эти деньги, Попугай…

– По-вашему, мало, дядюшка? – смутился тот.

– Да нет, не в этом дело… – замялся Цзиньтун.