Большая игра Слепого

– Гнусность какая-то, – скривив тонкие губы, произнес он и резко покинул кухню. – Где мой кейс, Валентина?

– Там, где всегда, в шкафу, – спокойно ответила женщина.

– Ах да. Бывают же места, где никогда ничего не меняется.

Открыв шкаф, Павел Шелковников вытащил кейс, отщелкнул крышку, приподнял два толстых глянцевых каталога. Под ними лежало несколько пачек долларов и пистолет в кобуре. На лице Шелковникова промелькнула улыбка.

– Порядок.

– Уж не думаешь ли ты, что я лазила в твой портфель?

– Этого только не хватало.

Замки были закрыты, кейс стал у двери. Шелковников быстро оделся.

– Даже не выйдешь проводить? – от двери бросил он в глубину квартиры.

Валентина покорно подошла к своему любовнику.

– После всего сказанного – не очень хочется.

– Ладно, не обижайся, я просто погорячился. Жизнь такая, все на нервах.

Когда Павел Павлович Шелковников спустился вниз, черный «опель-омега» уже стоял у подъезда. Отставной майор открыл дверь и опустился на переднее сиденье.

– Ну, что у тебя? – спросил он, обращаясь к водителю.

Тот перебросил окурок сигареты из одного уголка рта в другой:

– Все о'кей, шеф, все как в кино.

– Что значит, все как в кино? – спросил Павел Павлович.

– Два кино, вино и домино, – усмехнулся мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания. – Куда едем?

– Давай, Миша, ко мне, – приказал отставной майор КГБ.

…Уже через двадцать минут автомобиль остановился у подъезда дома Шелковникова.

– Подождешь меня минут тридцать или час? – выбираясь из машины, спросил Шелковников.

– Конечно, подожду, – сказал водитель, доставая из пачки очередную сигарету. Как будто он мог не подождать, если б захотел…

– Слишком много куришь, – на ходу бросил Шелковников.

– Нравится мне это дело, Павел Павлович. Люблю курить и трахаться.

– Лучше трахайся, – лениво пробормотал Шелковников, – это не так вредит здоровью, да и в салоне от этого дела не дымом, а духами пахнет.

– А я трахаюсь и курю одновременно – люблю и то и другое.

Хлопнув дверью, Шелковников поднялся к себе в квартиру. Восемь картин лежали на антресолях. Павел Павлович поставил табурет, извлек картины и перенес их в большую комнату. Затем он зажег свет, все имеющиеся лампы. Из книжного шкафа достал фотоаппарат, расставил картины у стены и стал фотографировать. Аппарат был со вспышкой. Шелковников отснял всю фотопленку, которая у него оставалась, вытащил кассету и спрятал ее в карман пиджака.

– Вот теперь порядок. Сейчас заеду проявлю.

Затем он принялся складывать картины, пакуя их в две стопки; он провозился минут двадцать и даже вспотел, пытаясь все сделать предельно аккуратно. Когда с картинами было покончено, Шелковников надел пальто, взял телефон и, набрав номер, негромко сказал шоферу:

– Миша, поднимись-ка ко мне наверх, кое-что надо захватить.

Через три минуты в дверь позвонили и вошел шофер Миша.

– Возьми вот эти свертки, – Шелковников кивнул, – и аккуратненько спрячь в багажник, только очень аккуратненько.

– Понял, шеф, – коротко ответил водитель, подхватил груз и неторопливо направился вниз.

– Погоди, я пойду с тобой.

Шелковников и водитель спустились к подъезду.

Миша открыл багажник, в котором царила такая же чистота, как в платяном шкафу. Картины были сложены, багажник закрыт. На этот раз Павел Павлович устроился на заднем сиденье.

– Куда теперь, шеф? – устраиваясь в машину, осведомился водитель.

– А теперь давай, родной, поедем к Лебедеву.

– Это же к черту на кулички!

– Ничего не поделаешь, надо ехать.

– Надо, так надо. Кстати, Павел Павлович, а как насчет второй части премии?

– Ты вымогатель, – немного злорадно сказал Шелковников.

– Почему вымогатель? – спокойно произнес шофер. – Я сделал работу и хочу получить за нее деньги.

Мне надо кушать, надо пить, одеваться надо, курить и трахаться – все денег стоит.

– Слушай, родной, тех денег, что я тебе плачу, хватит двадцать раз одеться, нажраться до отвала, накуриться до рака легких и снять десять самых дорогих телок.

– Но деньги имеют неприятное свойство кончаться.

– Только не говори мне, что они у тебя уже кончились. Я же тебя предупреждал, Миша: жить осмотрительно, нигде не высовываться, с деньгами не светиться.

– А то я, можно подумать, свечусь! Я тих и аккуратен, осмотрителен и острожен, не был, не участвовал, не привлекался…

– Ну, ладно, это я так… – кодовые замочки кейса покорно открылись, и Шелковников вытащил из-под каталога самую тонкую пачку денег. Под резинку была заложена бумажка, на которой шариковой ручкой была нацарапана всего одна буква – "М".

Бумажку Павел Павлович выдернул и подал деньги своему водителю:

– На, держи, вымогатель, вечно тебе мало!

– Спасибо, спасибо, – осклабившись, произнес водитель, и его звероватое лицо расплылось в улыбке, лишь глаза остались спокойными и холодными, как у змеи, даже веки не дернулись, не говоря уже о мелких морщинках-лучиках в уголках глаз.

– Ну, давай, давай, не тяни.

– Деньги счет любят, – сказал водитель.

– Слушай, я тебя хоть раз обманул?

– Не было такого случая, – убежденно произнес водитель. – Но, может, потому и не было, что я всегда считаю?