Большая игра СМЕРШа

— Я родился 2 июля 1918 года здесь, в Егорьевском районе Московской области, деревня М-ка.

— Русский?

— Да.

— Кто ваши родители?

— Крестьяне. Отец Николай Матвеевич, был инвалидом первой империалистической войны, умер от тифа в 1920 году. Мать Пелагея Васильевна, все время жила в деревне, там же оставалась, когда я уходил на фронт, ей 56 лет.

— Чем занималась?

— Она колхозница, работала скотницей, что делает сейчас, не знаю.

— Как вы оказались здесь?

— Меня выбросили с самолета на парашюте немцы.

— С кем и с какой целью?

— С напарником, о котором я говорил, для ведения разведки.

— Вы хотите сказать для проведения шпионской работы в нашем тылу, так?

— Да, правильно.

— Когда вас выбросили?

— Шестнадцатого мая: ночью в ноль два тридцать.

— Что было дальше?

— Мы собрали вещи, спрятали парашюты и ушли с места приземления в направлении примерно на три километра. Сели отдохнуть, позавтракали. В восемь ноль-ноль напарник приказал мне развернуть рацию, продиктовал текст радиограммы, в котором сообщалось о благополучном приземлении, выражалась благодарность летчикам за точность выброски, указывалось, что дальнейшая связь после надежного устройства. Телеграмму зашифровал и передал я. Делать это мне не хотелось, но зная свирепость напарника и его преданность немцам, пришлось уступить, чтобы не обострять отношений и не вызвать подозрений в отношении моего намерения порвать с ним.

— Вашу радиограмму приняли немцы?

— Да, связь была двусторонней, прием радиограммы подтвердили.

Далее Костин рассказал, что они нашли место для тайника под старой высокой сосной, вырезали ножом на ее стволе метку, спрятали рацию и вышли на шоссе. Здесь они расстались, напарник на попутной грузовой автомашине уехал в сторону Егорьевска, а Костин — тоже таким же способом, — в обратном направлении до населенного пункта Рязановский с намерением пробраться в родные места.

На этом беседу пришлось закончить. Прибыл курьер из райотдела, и нужно было уезжать. В палатку пригласили Матвеева и Петренко, участвовавших в операции по задержанию для подписания акта и описи изъятых вещей. Свои подписи поставили также я, Смирнов и Костин. Документы были датированы двадцатым мая 1942 года.

Закончив сборы, вышли на шоссе. Там стояла наша полуторка, на которой прибыл курьер, Костина посадили в кузов в окружении пограничников и бойцов под наблюдением Смирнова. Я сел рядом с водителем.

В Егорьевске я зашел в райотдел, проинформировал о сути дела начальника, договорился с ним об установлении матери и других родственников Костина, прекращении дальнейшего розыска агентов и позвонил Барникову, сообщив о завершении операции и отъезде группы в центр.

На Малой Лубянке, где остановилась машина по прибытии в город, из приемной управления НКВД по Московской области я связался по телефону с Барниковым, спросил, какие будут распоряжения.

Барников приказал — пограничников и бойцов отпустить в свои подразделения, а вместе со Смирновым и задержанным подняться к нему. — Пропуска будут на центральном подъезде, — предупредил он.

Поблагодарив участников группы и попрощавшись с ними, мы со Смирновым и Костиным направились к Барникову.

В приемной находилась одна секретарь-машинистка Маша.

— Заходите, — сказала она, — он ждет.

При нашем появлении Барников вышел из-за стола, поздоровался с нами и, глядя в упор на Костина, строго сказал, указывая на стул в углу кабинета:

— Садитесь вот сюда.

Костин сел, осмотрелся. В его больших голубых глазах, обрамленных, как у искусной косметички, густыми длинными ресницами, была заметна явная тревога. Он беспрерывно облизывал небольшие, пухлые, четко и изящно выраженные губы, стараясь преодолеть сухость во рту. Правильные, тонкие черты лица, высокий лоб и вьющиеся темно-русые волосы придавали его облику завидную привлекательность.

Я достал из полевой сумки акт о задержании Костина, об изъятых у него вещах, и передал их Барникову.

— Вы читали эти документы? — обратился он к Костину, после их просмотра.

— Да, читал.

— Обстоятельства Вашего задержания изложены правильно?

— Да, правильно.

— Значит, Вы собирались выполнить задание вражеской разведки, так?

— Нет, я шел с намерением явиться в Егорьевске в органы НКВД с повинной.

— А оказались в лесу и даже прихватили рацию, как это понимать?

— Я хотел принести все, чем меня снабдили немцы, рация — это главное.

— Но Вы, как меня информировали, уже использовали эту рацию для установления преступной связи с противником.

— К несчастью, да, 16-го числа в день выброски напарник заставил меня передать немцам радиограмму о благополучном приземлении.

— О напарнике наши товарищи поговорят с Вами особо. Постарайтесь припомнить все подробнейшим образом. А сейчас скажите, какой разведывательный орган перебросил Вас, где Вы проходили подготовку?

— Я закончил разведывательную школу немцев в Борисове. Она находится в ведении абверкоманды-103, штаб которой дислоцируется в Красном бору под Смоленском. Выброска нас была осуществлена со смоленского аэродрома. Инструкции по работе давал капитан немецкой разведки Фурман.