Большая книга хирурга

После перевязки доставившей столько хлопот артерии желудок можно было ввести в плевральную полость без труда. Трудно другое – наложить соустье между культей пищевода и дном желудка. Самый ответственный этап операции! Вся эта работа проводится высоко в плевральной полости, выше дуги аорты, то есть почти у самой шеи. Неудобно манипулировать, а тут еще то иглы в иглодержателе вертятся, то нитка рвется, и начинай все сначала!.. Чувствую, как закипает раздражение, приходится мобилизовать всю свою волю, чтобы не сорваться. Это раздражение – результат только что перенесенного страха, вызванного недавним кровотечением у больного. Спокойнее, спокойнее… Заставляю себя терпеливо и тщательно проводить один этап за другим – до наложения последнего шва… Все!

Больного повезли в палату, а я шел рядом, поддерживая капельницу – продолжали переливать кровь… Нагнал Николай Николаевич, внимательно посмотрел на меня, потом на больного, затем снова на меня и сказал:

– Досталась тебе эта операция, папенька. Вот гляжу и не могу определить, кто хуже выглядит: больной или хирург.

Между прочим, позже мне не раз приходилось слышать подобное от своих коллег. Говорили, что после тяжелой, многочасовой операции я – бледный, изнуренный – сам становлюсь похожим на больного. И я, наблюдая за работой многих хирургов, замечал такое же. Как-то мы с товарищем взвесились до операции и после нее. Потеря веса составила семьсот пятьдесят граммов, а это, по свидетельству специалистов, больше, чем теряет в горячем цеху литейщик за весь рабочий день.

К концу первых суток – после непрекращающегося переливания крови – давление у Михаила Ивановича Тропина держалось уже на нормальных цифрах. На четвертый день разрешили ему проглотить чайную ложку воды. С трепетом следили за тем, как она пройдет и что почувствует сам больной… Ведь если шов наложен плохо, жидкость вместо желудка попадет в плевральную полость, а это очень опасно. Нет, обошлось!

Через неделю Михаил Иванович начал глотать небольшими порциями жидкую пищу, через две – стал есть полужидкую, а вскоре – любую, не ощущая при этом никаких помех и болезненных явлений. Рентгеновское исследование показало, что барий свободно проходит по верхней части пищевода и впадает в желудок, целиком расположенный в грудной клетке. Однако в каком теперь месте находится его желудок, больной не ощущал. Тот, переместившись между сердцем и легкими, хорошо уживался с соседями, не причиняя им никаких неприятностей.

Когда мы через месяц выписывали Михаила Ивановича домой, он сказал мне:

– На чудо рассчитывал, а выходит, это чудо вы для меня про запас держали. Что же вам такое в ответ сделать?

– Уже сделали, Михаил Иванович!

– Не мог успеть… Что же?

– То, что живой, в добром здравии передо мной стоите!

Не скрою, прямо-таки с любовью смотрели мы друг на друга – исцеленный больной и врач. Для нас операция у шестидесятилетнего бухгалтера послужила началом плановой хирургии пищевода и плановой торакальной хирургии. Эта операция, как уже указывал, была осуществлена 3 июня 1947 года, а двумя днями спустя мы удалили левое легкое у Оли Виноградовой (операция, о которой рассказано в главе «Роковой случай») и в эти же дни, 7 июня, успешно удалили нижнюю долю легкого Антонине Токмаковой… Таким образом, в начале лета этого года мы как бы завершили первый подготовительный период в развитии грудной хирургии. Имя широко известной в стране клиники Петрова засияло еще ярче…

Возвращаясь к Михаилу Ивановичу Тропину, должен сообщить, что через несколько месяцев мы пригласили его приехать, показали на заседании Пироговского общества, чем он был очень горд, говорил мне: «Вот, Федор Григорьевич, и я науке послужил!» Аккуратно, в течение семнадцати лет, он сообщал о своем здоровье, присылал мне поздравительные открытки к праздникам. Скончался же в семьдесят семь лет.

В последующие месяцы 1947 года мы провели в клинике еще несколько интересных и удавшихся нам операций, как на пищеводе, так и на легких. И это заставило некоторых моих коллег считать, что я еще не выбрал темы для докторской диссертации, не знаю, на каком разделе грудной хирургии остановиться. Советовали: «Бери пищевод!» Но я, отработав для себя технику резекций пищевода, понимал, что более сложная проблема – хирургия легких, в которой остается неясным целый комплекс вопросов. И хотя через год мне предстояло положить на стол Николаю Николаевичу диссертацию, не она волновала главным образом. Волновало то, сумею ли раскрыть тайны легочной хирургии. Ведь и здесь кому-то надо начинать и находить…

Ждала, сама собой, не диссертация, ждали страдающие люди. Ведь в течение многих десятилетий врачи были бессильны помочь больным с нагноением в легких.