Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник)

– Рисунки с натуры, – заметил Малай. – Таковы при жизни души пещерных грешников. И обрати, мой господин, внимание на подписи.

Шухлик прочитал.

«Грех, как огонь костра, греет, но чем ближе к нему – жжет и мучает».

«Грехи любезны – доводят до бездны».

«Здесь все рабы греха! И живут с грехом пополам».

«Чья душа во грехе, та и в ответе!»

– Грешники не могут смотреть прямо друг на друга, – доходчиво объяснял Малай. – Поэтому с обеих сторон – затылки! И от имен своих отказались, считая себя недостойными. Заменили номерами!

Шухлик подметил, что числа на затылках нечетные. Причем такие, которые делятся без остатка только на самих себя.

– Еще бы, – хмыкнул Малай. – Не хотят делиться раскаянием. Это вся их жизнь. Желают каяться до самого конца, чтобы не угодить после смерти во-о-он туда, – кивнул на картины. – И творят себе ад на земле!

– Хорошо рассуждать чистому духу! – усмехнулся Шухлик. – Никаких грехов!

Стащив пиратскую повязку с глаза, джинн тягостно вздохнул.

– Эх, не скажи, мой господин, – много чего за мной водится. Люблю приврать. К тому же я невинный убийца – превысил оборону, защищаясь от колдунов, – не все в том городе были так уж плохи. И признаюсь, я нарочно завел сюда, чтобы покаяться. Эти пещеры, как печи, всю скверну сжигают. Не хочу, чтобы Жон и Дил отдувались за родителя. Прости, мой господин!

Шухлик опешил. Никак не ожидал от своего слуги подобной выходки! Задумавшись, сжевал корень, напоминавший человеческую фигуру. И тут же поплыли у него перед глазами длинный-предлинный, как дорога, стол, бесконечные затылки с цифрами, как верстовые столбы, и джинн Малай, поспешно уходящий с утконосиками.

Шухлику подсунули снотворный корень мандрагоры.

В следующий миг все вокруг раскололось, расщепилось, и он вошел в те страшные росписи на стенах пещеры.

Тут не было так жарко, как представлялось. В общем, терпимо.

Пара чертей подвалила разболтанной хулиганской походкой, будто хотели попросить закурить, узнать, который час, и потребовать кошелек или жизнь.

– Знаешь ли, приятель, – рявкнул один из них, неприятно скалясь и тряся кочергой. – Катился бы отсюда!

Второй оказался душевней.

– Честно скажу – плохое это место для приличного осла. Здесь рабство угрызения и раскаяния! Тут обитают ненавидящие самих себя! Поедающие свою жизнь! Даже нам, чертям, противно.

Он постучал сковородкой по крутым рогам.

– Два затылка и рот на макушке – это куда ни шло! Сами довели себя до такого печального состояния. Хуже того, затылочники как черствый хлеб, который настолько окаменел, засох, что и откусить-то невозможно. Разве что размочить – любовью и сожалением! Да где ж их взять в этом диком ущелье, когда все только и думают о своих грехах, каются и хотят принести искупительную жертву. Тьфу!!!

И черт так оглушительно плюнул в костер, что Шухлик очнулся на дне ущелья. Ленточка неба казалась еще дальше, чем прежде. Она покраснела и уже потихоньку угасала.

Шухлик хотел подняться, но обнаружил, что ноги крепко связаны. Его окружили затылочники.

– Нам было откровение, – склонился макушкой Первый, указывая на пещеру. – Голос Вечного Блуждания изрек: явится рыжий осел! сам отдаст свою шкуру! сложите в нее все грехи, в которых каетесь, и сожгите! тогда обретете новую жизнь!

– Прости, осел! – дружески похлопал по загривку Тридцать седьмой. – Мы тебя долго ждали!

– Ты спаситель! Воздвигнем тебе золотую статую, которой будут поклоняться наши дети, внуки и правнуки! – воскликнул Одиннадцатый.

А Третий, щекоча ухо, зашептал.

– Нам известно, что под ослиной шкурой скрыт достойный гражданин Луций! Мы освободим тебя! Вернем человеческий облик!

– Совсем одичали! – заорал Шухлик, пытаясь вскочить и лягнуться. – Мой предок Луций жил две тысячи лет назад!

Но его не слушали.

Обступив со всех сторон, затылочники высекли Шухлика розгами до крови. А затем зашили в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, обезьяной и змеей.

Видно, надеялись, что он испугается и выскочит из шкуры.

Однако выпоротый Шухлик мирно беседовал со своими соседями. Представившись, они рассказывали друг другу истории своих жизней, коротая время в мешке.

Особенно любезной оказалась змея из семейства гремучих. Она зализала Шухлику раны, затянувшиеся так быстро, как следы весла на реке.

Словом, все расстались друзьями и сговорились о следующей встрече в том же мешке.

Но затылочники решили действовать иначе – неспешно и наверняка.

Третий, освещая факелом дорогу, повел стреноженного Шухлика по пещерному лабиринту, в глубь горы.

С каждым шагом становилось все жарче и жарче. Лабиринт петлял, как заяц, удирающий от лисы. Наверное, тут были особые метки на стенах, иначе бы давно заплутали.

Третьему, видно, надоел стук ослиных копыт в гробовом молчании, и он разговорился сам с собой.

– Когда я ограбил того ротозея, то долго жил спокойно. Но, осознав свой грех, вечно каюсь, казню себя, мщу, наказываю, и – вроде не живу! Можно сказать, ограбил самого себя. Хуже того, убил свою жизнь бесконечным покаянием… О, вновь я согрешил в словах и мыслях!