Большая книга одесского юмора (сборник)

Практически с уверенностью можно сказать, что за весь период русской истории политическому давлению русских властей, цензуре и наказаниям за нарушение цензурных требований не подвергался редактор только одной-единственной русской газеты – «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и во иных окрестных странах». Ее редактором был сам Петр I. Вы скажете: «Ну естественно – царь же, как-никак»… А вот и зря! В 40-х годах прошлого века петербургский цензор Гедеонов запретил две пьесы из-за пошлости, плохого русского языка и частого употребления ругательств. А кто был автор этих пьес? Оказывается, Екатерина II. В номере 27 журнала «Колокол» Герцен публиковал приглашение к сотрудничеству, направленное к, так сказать, товарищу Герцена по несчастью – человеку, чью речь в Москве цензура запретила к печати в газетах. К императору Александру II – его речь не была пропущена его же цензурой. Интересно – у Сталина цензура все пропускала? С Лениным вот всякое бывало – и не только при царе. В конце 60-х Театр на Таганке так и не смог поставить спектакль «Что делать?» по Чернышевскому – выкинули слишком много текста, в том числе и ленинские цитаты. То-то…

Запрещали книги. Запрещали темы. Запрещали даже слова. В конце восемнадцатого века по распоряжению Павла I в назидание цензорам был выпущен словарь «вредных слов», недопустимых в печати. Вместо «врач» приказывалось говорить и писать «лекарь»; вместо «государство» – «отечество», вместо «гражданин» – «обыватель». Но, пожалуй, больше всего досталось слову «общество». Ему даже замены не предложили – нет такого слова, и все тут. Кстати, не догадаетесь ли вы, какие именно книги, изданные за границей, павловская цензура считала вредными и в Россию не пропускала? Подумали? Правильно – все до единой. Насколько эти меры упрочили власть Павла и защитили его от убийц – судите сами…

Вот у кого с цензурой были непростые отношения, так это у Пушкина. При таком личном цензоре, как Николай I, конечно же, немудрено. Недаром среди пушкинских стихов есть сразу два «Послания к цензору». Кстати, самой цензуры он в них не отрицает, даже употребив при этом знаменитую фразу «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». Только, мол, работайте помягче, и все будет хорошо. А наибольшие сложности у него возникали с цензурой духовной. В известном фразеологическом словаре Михельсона, вышедшем в конце прошлого века, приводится крылатая фраза «Не гонялся бы ты, Кузьма, за дешевизной» из «Сказки о купце Кузьме Остолопе». Как вы думаете, что это? Да очень просто – так именовалась искаженная цензурой сказка Пушкина о попе и Балде. Про «Гаврилиаду» я вообще молчу. Могли сгноить в монастырской тюрьме за милую душу, да обошлось как-то. Кстати, Александр Сергеич довольно точно ответил на вопрос, чьи сочинения первыми издадут в России, когда отменят цензуру. Баркова, конечно. Разве он был так уж не прав? Да что говорить – даже в оде «Памятник», выбитой на пьедестале памятника Пушкину на Тверском бульваре в Москве, долгое время седьмая строка звучала не как в оригинале «Что в наш жестокий век восславил я свободу», а в варианте, прошедшем цензурную правку самого Василия Андреевича Жуковского: «Что прелестью живой стихов я был полезен».

В чем только не подозревали бедных литераторов! Цензоры долго не пропускали пьесу Островского «Гроза», предполагая, что в образе Кабанихи выведено вполне реальное лицо. Как вы думаете, какое? Император Николай I. Причем уверены были все (в первую очередь – цензор Нордстрем), кроме бедного Островского, которому и в голову ничего подобного не приходило. Позже это стали называть «аллюзиями» и толковать весьма расширительно – например, в 30-е годы дикой крамолой считались евангельские строки «пожать урожай сторицей», ибо реальные урожаи в советских колхозах были существенно ниже. Апофеозом этого подхода был случай с одним из текстов одесской команды КВН 60-х годов (вот уж кто может рассказать о цензуре много интересного!). Выслушав совершенно невинную шутку о самой длинной в мире скамейке запасных киевского «Динамо», редактор сказал: «Вообще я это пропущу – место безвредное. Но при одном условии. Вы скажете, что же вы действительно имеете в виду. Скажете – пропущу, нет – не взыщите». И не пропустил, ибо кавээнщики так растерялись, что даже не сумели соврать, что имели, мол, в виду очереди за мясом или что-нибудь такое, крамольное, но не очень. Тут начнешь жалеть о цензурном уставе Александра I, в котором официально предписывалось, если произведение допускает несколько толкований – судить о нем по самому благоприятному из них. Недолго он продержался, тот устав…