Большая книга перемен

Алексей Слаповский Большая книга перемен

Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий (обычной на полюсе).

И. Бродский

1. ЦЯНЬ. Творчество

_________

_________

_________

_________

_________

_________

Испытание вы выдержите[1].

Илья Немчинов, один из ведущих сотрудников сарынской информационно-развлекательной газеты «Свободное время», явился на работу, в редакционный полуподвал, по обыкновению, раньше других. Это как в детстве: приходишь затемно в школу и чувствуешь себя первым жителем нового дня в странно пустых коридорах, обычно наполненных криками и беготней; было что-то в этом приятно-одинокое, школа казалась неприкаянной и грустной, как покинутый корабль.

В утренней тишине хорошо думалось – не о чем-нибудь конкретном, а вообще.

Но сейчас подумать и насладиться тишиной не дали: зазвонил телефон, мужской голос спросил нетерпеливо:

– Редакция?

Было еще в этом голосе приготовленное раздражение – будто звонящий не надеялся попасть с первого раза, куда надо. И это ожидание неизбежной ошибки характерно для жителей нашей таинственной Родины, где от века любимый обычай – путать адреса, номера телефонов и кабинетов; а особенно невозможно доискаться, кто именно должен ответить тебе на тот или иной вопрос, ибо первая реакция любого должностного лица на входящий звонок или входящего человека – испуг, неприязнь и желание зарыться в бумаги, как ящерица пустыни мгновенно зарывается в песок.

Об этом успел подумать Немчинов за тот крошечный промежуток времени, пока звучал голос.

И не только об этом. Недаром жена Люся с ласковой горечью называет Илью инопланетянином: он не может привыкнуть к элементарным вещам, на которые другие не обращают внимания. В частности, Илья не устает удивляться нелюбви русских людей к правильному русскому языку – это и грамматики касается, и интонаций. Мы почему-то поголовно не умеем и стесняемся говорить прилюдно или с кем-то незнакомым. Среди своих и в родных стенах все получается легко и привычно: не надо себя урезать и урезонивать. Стоит же обратиться к кому-то чужому или что-то произнести для нескольких людей, голос делается неестественным и напряженным. Водитель маршрутки, например, выкликает с нарочитой неразборчивостью: «Следща Втора Садова!» – и слышно, с каким отвращением он это выговаривает, как тяготит его эта обязанность, как виснут в середине и в конце фразы тягостные пустоты вместо обычных матерных связок.

Заметим, что, выражаясь нецензурно или неправильно, многие это вполне понимают. Но соблюдать правила, выкаблучиваясь, будто диктор телевидения, означает пойти против себя, против своих привычек, и в этом гнездится одно из основных противоречий русского человека: говоря, как не надо, он часто знает, как надо (последствия всеобщей грамотности, пусть и весьма худой), но, если будет чистоплюйствовать, – засмеют окружающие. Вынужденный говорить грамотно и без мата где-нибудь в присутственном месте, в конторе, в учреждении, наш человек становится угрюмым, ему неуютно, он оглядывается на дверь, хочет побыстрее на свободу, к простым и ясным словам, чиновники это давно поняли и вовсю пользуются этой скомканной торопливостью, растягивая время, мытаря и в результате успешно добиваясь того, чтобы человек, плюнув, ушел и не мешал им работать.

Итак, мужской голос произнес, неотесанно комкая окончание:

– Редакц’а?

– Да, здравствуйте, – очень вежливо ответил Немчинов, намекая, что собеседнику тоже не помешало бы поздороваться. Но тот проигнорировал.

– Илью Васильевича Немчинова можно услышать?

– Вы его слышите.

– Ага. Я тогда подъеду к вам. У вас адрес, как в газете?

– А по какому вопросу?

– Сейчас подъеду, расскажу.

И уже минут через пятнадцать энергично вошел высокий мужчина в голубых джинсах и красной футболке, облегающей рельефный спортивный торс, сел, протянул через стол руку:

– Петр Чуксин.

– Очень приятно.

Чуксин положил на стол книгу и спросил так, будто предупреждал, что отпираться бесполезно:

– Ваша?