Большая книга ужасов, 2015

Люди прогрызли ход под рекой, люди пустили туда гремучего змея, чтобы он таскал их в своем брюхе… но они ничего, совсем ничего не помнят о себе.

Я забираю их память и превращаю ее в черную воду. В нефть. В уголь. В дымящиеся торфяники. В летящий с черного неба снег. Красная-красная кровь через час уже просто земля – ты ведь и сама это знаешь, верно?

Через два – на ней цветы и трава.

Через три – она снова жива.

Но не вся, нет, не вся…

Часть остается. Она чернеет и копится под землей. Она булькает в болотах и медленно сгущается в темноте. А потом я превращаю ее в снег. На нашей с тобой земле очень много снега, девочка. Снег – это старая, поседевшая, белая кровь.

Очень много крови, нефти и снега.

С людьми мне легко, взамен они просят только денег, денег, денег. Разве бумажками можно засыпать дырку в душе? Но я даю. Я всегда даю людям то, что они просят.

В болотах ведь издавна топили врагов, колдунов, вождей и предателей. Тех, кого боялись. Вождей и колдунов-чужестранцев, которых брали в плен и страшились убить сами, чтобы не навлечь на себя гнев чужих богов. Им протыкали руки ореховыми прутьями – и гибкие прутья орешника змеились, как мои волосы. Их душили кожаными ремнями – и ремни в руках душителей оживали и превращались в змей. Их живыми бросали в красный рот земли.

В мой рот.

Я пожирал их.

Я прятал их на века, на тысячелетия.

Ведь люди хотели именно этого – отправить своих врагов туда, откуда не возвращаются. Я прятал их, а взамен забирал только память и лица.

Ко мне приносили самоубийц и погибших от укусов змей, умерших от черной немочи, от корчи, от пятнистой лихорадки. Всех умерших странной смертью, всех непогребенных.

Возле селений, на кладбищах, люди зарывали только своих домашних мертвецов, а беспокойных отправляли ко мне. Они громко просили, чтобы я опутал их по рукам и ногам, стянул их змеиными кольцами и никогда не отпускал наверх. Они кропили мою черную воду кровью птиц, полагая, что мне приятно будет получить такой небесный подарок.

Я забирал мертвых, я расчесывал им волосы, я высасывал из их ран яд вместе со сгустками крови. Я забирал у них только память и лица.

Ко мне приводили красивых девушек, с косами длинными, точно змеи. Их кормили кашей из первых зерен. Их поили молодым медом. Их приводили весной при свете луны и кровью рисовали у них на щеках спирали. А потом бросали в мой красный рот.

Некоторые девушки совсем не боялись меня, они сами прыгали в воду.

Таким я оставлял и лица, и память. Они превращались в моих жен, в моих дочерей, в прекрасных дев с гусиными лапами, в змей с лебедиными крыльями.

Я помню вкус птичьей и человечьей крови, девочка моя, я помню каждую утопленницу в своем царстве.

А когда люди забыли имя моего брата-волка, они стали дарить мне коней. Каждый мельник лунной ночью топил под мельничным колесом лошадиную голову. Каждое село вывозило лошадь с заплетенной гривой на середину моего озера в дырявой лодке.

Представляешь, сколько у меня лошадей?

Мне иногда кажется, что я сам превращаюсь в коня… в черного коня, или в черную птицу, или в черный дождь, который сейчас трогает твое окно.

Ты ведь еще не спишь, верно? И город твой все еще не спит. Бегают по улицам маленькие человечки, дождь трогает их холодными губами.

Странные вы человечки, легкие, как одуванчики, торопливые, как муравьи. Жметесь в больших городах, потому что боитесь жить в одиночестве. Раньше человечки жили в лесу, а перед своей деревней ставили деревню своих мертвых. Жальник, если по-старому. Покойников тогда не прятали в землю, а мастерили для них домовины на столбах. А еще раньше мертвецов хоронили в жилой комнате под полом, рядышком, чтобы духи их всегда находились рядом.

Мертвые и живые – один народ, хорошо им слушать голоса друг друга.

А теперь вы прячете смерть подальше, красные человечки из кирпичного муравейника.

Разве вы не приносите жертвы своему городу? Он убивает вас машинами, одиночеством, руками убийц. И что? Разве можете вы отказаться хотя бы от одной машинки?

– А как же бедные жертвы? – шепчу я вам. – Ведь сотня погибнет в этом месяце и тысяча – в следующем…

Но кого это трогает?

Вы вдоволь кормите своих железных волков человеческим мясом с костями.

Я всего лишь выполняю то, о чем меня просят, девочка моя.

Да, я вижу твой город другим. Я вижу мертвых вперемешку с живыми. Я вижу тех, кто умрет в этом году, и тех, кто уже умер в прошлом. И сто лет назад, и двести. Смешно, до чего мало живых на улицах, набитых мертвецами. У тех, кто скоро погибнет, в волосах путаются пряди тумана, они шипят, когда я прохожу мимо. Я вижу ржавые тени войны, пожары и развалины, боль и гнев.

Я вижу леса, еще не срубленные, темные, дремучие. Тысячи лет росли здесь деревья, а под ними текли черные подземные воды. Деревья срубили, но корни их до сих пор шевелятся в земле, неизжитая жизнь тлеет в них, жизнь, которая не успела ни в кого превратиться.