Большая книга ужасов — 33

Благодаря стараниям Карандаша почти все ребята рисовали с удовольствием. Хуже, лучше — это не так уж важно. Ведь уже восьмой год подряд с ними занимался настоящий художник! Иван Петрович Карамзин своими постоянными рассказами о художниках, скульпторах, их творчестве и жизни незаметно привил своим подопечным искренний интерес не только к краскам, но и к самому искусству. Никто из восьмиклассников — даже внешне безразличный ко всему Пахан! — никогда не отказывался пойти с Карандашом на новую выставку или просто в знакомый с детства музей. С Карамзиным не было скучно. Ребята, пожалуй, с ним — единственным — не ощущали разницы в возрасте. С более молодыми учителями они прекрасно чувствовали ее, а с Карандашом — никогда. Карамзин, несмотря на свои седины, все еще оставался в душе мальчишкой. И был любопытнее многих ребят.

Вот и сейчас Карандаш привычно бродил между мольбертами и, создавая соответствующее настроение, таинственным полушепотом рассказывал восьмиклассникам совершенно жуткую историю. Якобы абсолютно достоверную и произошедшую с его дедом во время Великой Отечественной войны. Об оживших мертвецах — зомби, вставших из могил, чтобы защитить живых. Ведь битва за свободу Отчизны — великая битва, и даже сама мать-Земля помогает в это тяжкое время своим воинам. История Карандаша звучала до того правдоподобно и страшно, что даже такие непробиваемые мальчишки, как Гришка и Пахан, порою, в особо острые моменты, непроизвольно вздрагивали. Девчонки же давно дружно попискивали и хватались за кисти, как за штыки. Зато и работа шла хорошо, старый учитель был доволен.

Незаметно для себя Гришка увлекся. Очнулся Лапшин, лишь когда кто-то весьма чувствительно съездил ему по затылку. Гришка поднял затуманенные глаза, увидел перед собой разъяренную чем-то Лену и тяжело вздохнул. Нет, даже обреченно! Этот тумак от вспыльчивой Парамоновой был не первым и, естественно, не последним. И ему приходилось их терпеть, не связываться же с сумасшедшей девчонкой? С трудом оторвавшись от мольберта, Гришка равнодушно буркнул:

— Ну что тебе?

— Ты, мазилка чертов, — змеей прошипела Лена и опять пребольно стукнула его по голове, — что это ты болтал о магазинах?! — Она поймала совершенно шалый, непонимающий взгляд мальчика и приказала: — Дуй к Серегиному мольберту! Посмотри для начала на его мазню, а потом, так и быть, я послушаю, ЧТО ты мне скажешь! — И Лена с силой толкнула Гришку в спину. Придала ему ускорение, так сказать. И хорошо придала!

Гришка пролетел разделявшее их с Ильиным расстояние в секунду. Растолкал ребят и уткнулся носом прямиком в знакомую спину. Поднял глаза на полотно Сергея и, не сдержавшись, громко воскликнул:

— Ничего себе!

Пахан очень правильно резюмировал его непритязательное заявление:

— Ты прав, Рыжий. Победителя конкурса можно больше не искать!

Восьмиклассники сдержанно рассмеялись. Потрясенный Гришка прекрасно понимал: почему — сдержанно. Смеяться, видя ТАКОЕ, мог только сумасшедший!

У него самого чуть ли не впервые в жизни мурашки побежали по коже — наконец Гришка понял смысл этого странного выражения на собственном опыте. А уж в пот его как бросило! Гришка вдруг усомнился в своих недавних выводах. Неожиданно мальчику показалось: он не прав, в жизни еще есть место НАСТОЯЩЕЙ загадке.

Пусть — страшной!

Ильин изобразил ночной город. Изобразил теми же красками, которые Гришка видел на купленном пакетике с травами. Как и там, на полотне Сереги преобладали мрачные, черно-красные тона. Гришка смотрел на город как бы сверху. И видел его очень четко — контрастность была изумительной. Даже на фотографиях такой четкости не всегда добьешься. И все же она казалась естественной! Почему-то при взгляде на город становилось ясно: это смотрит не человек. Кто угодно, но не человек. ТАК видеть мир обычный человек просто не в состоянии.

Над огромным, уснувшим городом — пропорции его казались странно искаженными — словно плыла зловещая, выкачивающая из зрителя все силы и волю, тень. Дома, которые она накрывала, выглядели уже по-другому. Там поселилась Смерть. Это наполняло сердце страхом, иррациональным, острым до боли. Почему-то у зрителя появлялась уверенность: туда нельзя, там сейчас умирают. В мире холодного равнодушного камня душераздирающим воплем, звучавшим в ночи, выделялось единственное человеческое лицо. Если его, конечно, вообще можно было назвать человеческим!

Мертвенно-бледная маска — воплощение нескрываемого ужаса. Это было запрокинутое к небу лицо немолодой женщины, стоявшей на балконе высотного дома. Смотрела она как раз на неумолимо приближавшуюся страшную тень…

Гришка зябко поежился — в глазах женщины не осталось практически ничего человеческого. Они УЖЕ были пусты. В них не чувствовалось жизни, в них умерла надежда. В них жил лишь ужас и ожидание скорого конца. Покорное и совершенно безнадежное ожидание смерти. Так, наверное, чувствует себя умное животное на бойне, видя приближающийся к горлу нож. Несчастная ЗНАЛА, что ее ждет. И — смирилась.