Большая книга ужасов — 52

Трястись по колдобинам в «Скорой» с болью в животе – то еще удовольствие. Я пересчитывал кочки и бугорки, по которым проезжала машина, уговаривал себя, что это «лежачий полицейский», а значит, дорога уже асфальтовая и скоро приедем. Но мы все ехали и ехали, а живот мой все рвали на части. Я в красках представлял себе того парня в лесу, и казалось, что я уже выгляжу похоже. Синее пятно впереди иногда оглядывалось на меня, показывая дырку вместо лица. Оно что-то бубнило, и я даже ему отвечал. А сам только считал ухабы и мысленно просил меня пристрелить. Отчего-то казалось, что если попрошу вслух, мне не откажут.

Потом мы все-таки приехали, мне даже стало легче от того, что больше не трясет. Еще помню – лифта ждали долго и лифтерша (противное розовое пятно) возмущалась, что ее отвлекли от чая. Она склонилась надо мной так низко, я даже почувствовал, как щекочутся ярко-рыжие волосы.

– Не знаю его. Из лагеря, что ли?

– Бу-бу-бу, – ответил синее пятно-врач. Я тогда подумал, что он говорит, как другие врачи пишут – не разобрать. Значит, матерый. Вылечит.

– Ну да, из лагеря. Контуженую трогать – других дураков нет. Когда вы ее уже подожжете?

– Бу!

– Верь не верь, а что ни лето, так ребят из лагеря к нам везут с острым животом, а то и чем похуже. Эй, пионер! – Она похлопала меня по щекам. – Признавайся, трогал Контуженую? Эту… Марьпалну? Яблоки небось воровал, да?

Я сказал, что не знаю никакой Марьпалны, и яблоки еще зеленые. Лифтерша довольно хмыкнула:

– Что ж вас вожатые-то не учат, что с местными связываться нельзя!

– Бубубу, – возразил доктор.

– И ничего не выдумываю! Отчего, по-вашему, ее хибару до сих пор не снесли? Торчит, как бельмо, в элитном поселке. Думаете, ей вариантов не предлагали? Предлагали, да предлагатели быстро кончились. Вы травму спросите, сколько у них агентов-шмагентов перебывало? Я тот год только и возила, что на второй этаж.

Тут мы, наконец, приехали. Рыжие волосы лифтерши уплыли, по глазам резанул свет ламп. Откуда-то из-за головы женский голос крикнул: «Острый живот приехал!» Звучало по-дурацки, но я в тот момент был совершенно согласен с формулировкой. А потом почти сразу меня отпустило.

Я видел странный сон. Как будто бегу по перелеску с Лехой, Китом и всеми нашими на зарядку. И вижу в кустах ноги. Подхожу, а там тот парень с распоротым животом. Лежит, смотрит, как живой, и ни тени боли на его лице. «Ты, – говорит, – зря с Контуженой связался. – А голос, как у лифтерши. – Берегись теперь». Я говорю: «Не знаю я никакой Контуженой, мы в поселке только с парнями дрались». А тут Леха подходит, берет меня за руку и ворчит, оттаскивая: «Сколько раз говорить, не связывайся с местными».

Проснулся я уже утром. Живот побаливал, но терпимо. Открыл глаза – никого. Палата на четверых, и я один. Окно рядом. Я глянул: ничего себе, мы вчера проехали! А мне казалось, петляли целый час! За окном торчали одинаковые крыши таунхаусов и покосившийся домик, в котором мы били стекла. Даже забор лагеря было видать. Надо же! Совсем рядом.

Я смотрел на ботву в огороде и ситцевую юбку (верхняя половина склонилась над грядкой). В голову стучалось что-то важное, но я плохо соображал. Вспомнил лифтершу и ее: «Не трогай Контуженую», – и гадал, не приснилась ли? Парень-то с распоротым животом понятно, что приснился. Когда у самого болит живот, хоть вой, и не такое приснится. А вот лифтерша и какая-то Контуженая, чей дом, как бельмо в элитном поселке… Не шучу, я на эту Контуженую смотрел целый час, а до меня все не доходило. Мне было легко после вчерашнего и тяжело после наркоза. Голова не хотела думать о плохом, но голос лифтерши упорно стоял в ушах, а цветастый зад Контуженой маячил перед глазами.

Я однажды палец порезал, сильно, до кости. Смотрю и думаю: «Так не бывает». Отрицание – защитный механизм стариков и смертников. Вроде и вот оно, а я не верю. И тогда, глядя в окно, я чувствовал что-то похожее.

Глава VI Сосед

Первые дни в больнице я почти не помню, все время спал. Иногда открывал глаза, потому что приходил доктор или сестра опять совала под мышку градусник. Иногда я просыпался просто так, но за окном была ночь, и приходилось засыпать опять.

День на четвертый палату стали осаждать родители и Леха с ребятами. Ко мне еще никого не пускали. Санитарка бегала с записками туда-сюда и медленно зверела. Мать писала, что они будут рядом до моей выписки, уже сняли квартиру в таунхаусе почти у меня под окнами. Кит ограничился лаконичным «выздоравливай». Только Лехе хватило ума передать мне рюкзак со шмотками, зубной щеткой, телефоном и всем необходимым.

Я радостно копался в рюкзаке, а санитарка еще стояла над душой, ей надо было убедиться, что мне не прислали ничего съедобного. В куче барахла нашелся бумажный пакет, хорошенько замотанный скотчем. В рюкзак я такого не клал, но мало ли… Было жутко любопытно, и пакет я, конечно, вскрыл.