Большая книга ужасов — 65

Я представила, как Вичка, крадучись, идет на кухню, как, озираясь, открывает холодильник. Как ныряет головой в белую стынь, гремит тарелками, заглядывает под крышки кастрюль. И как на нее из-за этой дверцы смотрит Юлечка. Тяжелым таким, черным взглядом. Юлечка улыбается и толкает дверцу. Холодильник захлопывается, защемляя голову. Обезглавленное тело Вички валится на пол.

– А свет выключать тебя не учили? – ворчала моя бабушка – ночь была бессонная, весь сегодняшний день она теперь будет ворчать. – Завтракай и иди к бабке. Когда твои родители-то приедут?

– Э‑э‑эх, – от души зевнула Вичка. – В выходные. А что у вас на завтрак? Блинов не будет?

Я фыркнула от удовольствия. А моя бабушка застыла. Надо по утрам тоже блины требовать. Мне понравилось.

Все хорошее когда-то заканчивается – Вичка сожрала все бутерброды и убежала. А мне бабушка велела собираться:

– Мишка в город поедет, нас до церкви подбросит.

Первой в нашем списке значилась церковь. Это и правильно. Надо сначала использовать официальную медицину и уже потом бить по альтернативке – гомеопатия там, иглоукалывание. Повеселимся.

Я гоняла заблудившиеся в чашке чаинки – они, наверное, жалели, что забрели сюда из заварника, – а бабушка собиралась с силами, чтобы начать подробно расписывать план военных действий.

Она на меня смотрела, а я дула на холодный чай – мне от таких взглядов нехорошо становится. Даже мысль о блинах не бодрила.

– Правильно Шурка говорит – сглазили тебя, – проговорила наконец бабушка. – Вон и мешки под глазами, и похудела. Лидка. Она, не иначе. Кукушка старая. Опять за свое.

Тут, конечно, напрашивался вопрос – а что было? Задать его я не успела – бабушка сама все рассказала.

– Вот-вот, смотрю, глаз у тебя какой-то странный стал. Все как в тот раз. Девка тогда высохла. Это еще на Вязовне было. Лидка на нее зыркнула раз – и все, через пару месяцев от девки один скелет остался, как ходила, непонятно. Лет пятнадцать ей было или шестнадцать. А возили-то ее, нет, не в Гостешево. В другом месте шептунья жила. Туда ее и повезли. Через порог клали, воск лили. Отходили. В себя пришла девка, только вот счастья у нее уже не было. Так и прожила бобылихой. Мать ее все ходила, жалилась. Сюда как-то за молоком они приезжали. Как Лидку увидели, так бежали сломя голову. Она как раз с краюшку живет, Лидка-то.

Ну, это понятно. Во всем виновата Лидка. Наверное, скоро всей деревней пойдут ей стекла бить. Не знаю, где она живет. Крайних домов у нас много. Деревня крестом стоит. Один край тычется в речку, противоположный – в поле, по другой перекладине – скотный двор подпирает, а если сквозняком деревню пройти, она просто кончается, потому что кончается. Ни темного леса, ни сырого бора, на опушке которого должна стоять изба бабы-яги.

Вот и Юлечка усмехнулась. Лицо у нее тонкое, а рот широкий, когда улыбается, кажется, что половину подбородка сносит. Она меня понимала: все это, конечно, ерунда. Никакая Лидка тут ни при чем. И нет на мне сглаза. Но с бабушкой лучше не спорить. Бабушка по спорам мастер. Ехать вот только совершенно не хочется.

Глаз у Юлечки потемнел. Куда-то она смотрела. На стол куда-то.

– Осторожно! – крикнула я.

Бабушка вздрогнула:

– Ой, кто ж это так нож-то положил!

Все-таки человек старый, реакция не очень хорошая – бабушка остановила руку в последний момент, не опустила ладонь на лезвие. Никогда не видела, чтобы ножи так клали – на ребро лезвием вверх. Он и не стоит так. Но сейчас стоял. Как раз под ладонь бабушки.

– Задела, наверное, неудачно, – пробормотала я, выбираясь из-за стола. А тут и сигналить стали у крыльца. До Троицкого нас обещал довезти Мишка на своем разваливающемся «Запорожце», обратно мы на автобусе доберемся.