Большая книга ужасов — 68

– Да вот, – с досадой ответила Марфа Ибрагимовна, – пошли мы раз с девками в соседнюю деревню на крестины. А день такой жаркий-прежаркий выдался! Ну, подружка моя, Татьянка, говорит мне: «Марфуша, голубушка, сделай милость, раздобудь молочка холодненького, пить хочется – никакого спасу нет!» А подружки мои знали, что я вещая женка[5], много чего могу. Правда, никому я в ту пору зла не делала, лишь пользовала болящих разными травами да так, колдовала по малости, безобидно: пропажу какую найти или на святки суженого-ряженого девке в зеркале показать… «Напои, – другие подружки говорят, – нас, Марфуша, не то от жажды пропадем!» А мне и самой пить хотелось отчаянно. Ну, думаю, попытаю свою силу ради подружек! Пошла под ближнюю березу, села у корней да и надоила полную корзинку молочка холодненького.

– Что-что вы сделали? – переспросил ошарашенно Васька.

– Говорю же: с березы молочка надоила в корзинку, – повторила Марфа Ибрагимовна, и уголок ее рта дрогнул.

– А, вы надо мной смеетесь! – облегченно сказал Васька. – Нет, ну правда: откуда в березе молоко, и потом, корзинка – она же плетеная, разве в ней молоко удержится?! Оно же вытечет!

– И в мыслях не было над тобой смеяться, – серьезно сказала Марфа Ибрагимовна. – Все как было, так тебе и говорю. Конечно, простому человеку не понять, как это делается. Да и мне самой, правду сказать, тоже непонятно… Однако же поверь: мне такое сотворить было – что рукой махнуть. Я и сама не ведала, как это делала, а все же делала!

– Фантастика… – задохнулся Васька, глядя на портрет со священным ужасом.

– Ну, – продолжила Марфа Ибрагимовна, – стало быть, надоила я подружкам молока, принесла в корзинке, ни капли не пролив, а того не ведала, что счастье свое расплескала-пролила, что оно все у меня из рук вытекло! Барин-то… он вослед за мной увязался!

– И он увидел?! – с горечью спросил Васька. – Он увидел, как вы доили березу?

– То-то и оно, – вздохнула Марфа Ибрагимовна. – Вдобавок и люди по злобе да зависти наговорили обо мне всякое. Вот барин наш и поверил, что я ведьма злая, и решил бежать от меня прочь. Воротился домой, сорвал мой портрет со стены, из рамы вытащил – да и полоснул его ножом надвое! Левую половину мне велел отнести: мол, кончено все промеж нас и отрезано! – а правую в чулане бросил. Но того он не ведал, что нож не в портрет, а в сердце мне вонзил!

Марфа Ибрагимовна вздохнула так мучительно, что Ваське показалось, будто из зеленого глаза сейчас хлынут слезы… Но нет, тяжким вздохом обошлось.

– Вот дура я нарисованная, – вдруг сказала Марфа Ибрагимовна со злой усмешкой, – ну кому я все это рассказываю?! Кому душу открываю?! Ты хоть понимаешь, о чем речь-то идет, котишка-оборотень, дитя малое, неразумное?! Слово такое – «любовь» – слышал аль нет еще?!

Васька хотел заявить, что он по телевизору столько сериалов насмотрелся про любовь, что уже все про нее знает, однако слишком много пришлось бы Марфе Ибрагимовне объяснять и про сериалы, и про телевизор, а потому он просто сказал:

– Мои мама и папа очень любят друг друга. Очень! Жить друг без друга не могут. Так что я про любовь все знаю и понимаю, не сомневайтесь!

– А вот сомневаюсь я, – невесело усмехнулась Марфа Ибрагимовна, – да ничего не поделаешь: кроме тебя, выходит, мне душу-то излить вовсе некому… Ну, словом, томила меня по моему барину тоска тоскучая, в дугу гнула печаль плакучая. Не хотелось мне ведьминым приворотом его возвращать, ведь это не подлинная любовь! Ладно, думаю, раз не нужна я ему такая, какая я есть, пускай сам свое счастье ищет. Но все же очень мне хотелось знать, как он живет, не завел ли себе другую зазнобушку. И тогда пустила я в ход все свои силы недобрые, которые таила до поры до времени, и навела на портрет такие сильные чары, что правая половина, которая в чулане барском валялась, могла все разглядеть, что в доме делается, а я, стоя перед другой половиной и в глаз ее глядя, это увидеть могла как бы воочию.

– То есть это вы сделали одну половинку передатчиком, а другую – приемником? – восхитился Васька и тотчас испуганно пробормотал: – Извините, это я просто так… мысли вслух… не обращайте внимания!

– Что сделала, то и сделала, – горестно сказала Марфа Ибрагимовна. – Только счастья мне это не принесло! Всю свою душу я в это волшебство вложила, ни на что ее больше не осталось. Жила как придется… без души! Барин мой вскоре уехал – то ли оттого, что думать обо мне забыл, то ли для того, чтобы верней забыть. А половинка портрета моего так и валялась невесть сколько времени в чулане. Тем временем вышла я замуж, сына родила; потом сын мой на Ульяне женился. Она тоже ведьмой стала… ну и однажды, уже после моей смерти, вызнала у сына моего историю портрета, половину которого в доме увидела. А потом отыскала в заброшенном барском доме вторую половину. И завладела моей душой… Я ведь такую силу портрету придала, что он даже старился со мной вместе. И не будет моя душа знать покоя, пока Ульяна не помрет!