Большая книга ужасов — 70

В фильмах я часто видел, как арестованные умельцы открывали наручники с помощью согнутой скрепки, с помощью булавки, подручными средствами. Я обыскал карманы, но ни одного подручного средства, подошедшего бы для открывания наручников, не обнаружил. Ни заколки, ни проволочки.

Забавно.

В некоторых фильмах люди, попавшие в такие ситуации, отпиливают руки или ноги. Или отгрызают руки или ноги.

Если бы у меня было часов десять, я бы попробовал выбить поперечины трубы и оторвать спинку от кровати. Конечно, ходить со спинкой глупо, но…

Времени нет.

Валерик придумал идеальную ловушку. Или его мать, что вернее. Интересно, почему Столетов просто меня не грохнул? Вот о чём я думал. А ещё я думал, что случится дальше. Как утром придёт довольная Юлия Владимировна, сделает вид, что ничего не произошло. Я спрошу – где Светка, а Юлия Владимировна загадочно улыбнётся.

А может, вообще никто не придёт, может, они меня здесь оставят. А что? В больнице ведь никто не лежит, так что в том, чтобы меня оставить здесь навсегда, никаких проблем. Закроют дверь, кирпичом заложат, лет через десять я вполне себе мумифицируюсь. Свидетели им не нужны. Были Светка и Марсик, и нет. Исчезли. Растворились. Зато у Юлии Владимировны появилась новая внедорожная, но очень блестящая белая машинка. И убивать не надо – сам помру, Столетова можно не нагружать.

Да, утром придёт дежурная по этажу, соберёт мишек лопатой в чёрный пластиковый мешок, и в кладовку, в компанию к поездам.

Ночь красноглазого продолжалась.

Глава XIII Ночь огня

Красные. Выпученные красные глаза.

Я был всегда, сказал он. И буду всегда.

Я был всегда и буду всегда, во веки и присно, и до скончания времён. И река будет течь, и бараны будут приходить к реке на водопой. А я буду ждать их. В утреннем тумане, и в вечерних сумерках, и при свете, в зной, и в вёдро, и в стынь. Я умею ждать, как никто под этим про́клятым солнцем. Как никто. Я слишком долго пас вас, я слишком хорошо вас знаю.

Я слишком хорошо знаю своё стадо. Вы боитесь долгих ночей и сбиваетесь в кучу, теплее и не так страшно. Кто пожирнее, тот держится в серёдке, там, где трудно достать, у них крепче рога и толще шкура, он надеется, что это защитит. А те, кто послабее, те ближе к тьме и к лесу; они дрожат и мочатся от страха, ещё не заслышав моих шагов.

Они боятся и ждут меня покорно, и, когда я приближаюсь к ним, они не смеют бежать, нет, не смеют. Ведь я могу разгневаться и забрать не одного для моего голода, а многих для моего сердца. И когда я иду среди своего стада, в запахе ночного липкого страха я слышу всегда лишь одно: «Только не меня, только не меня, только не меня!» Вы боитесь даже бежать. Вы отворачиваетесь, когда я выбираю. Вы затыкаете уши, чтобы не слышать песню моих зубов и визг живого мяса. И всегда найдется тот, кто подтолкнёт ко мне вместо себя другого, всегда будет тот, кто скажет «он за меня». Такими вы были всегда и такими будете. Ведь я вырастил вас.

Я вырастил вас послушными и воспитанными, и это так, ни овен, ни телец не должен сопротивляться жребию своему. А если кто хочет иначе, то его затаптывают свои же, те, у кого покрепче рога. Ведь пастух должен быть сыт, только…

…сытый, он хочет спать.

Я очнулся.

Луна, от ламп в стороны скелетные тени, тихо и тепло. Рука только немного подраспухла, но это ерунда, мелочь. Пилить руку не буду, нечем. Перегрызать тоже. Хотя…

Я вдруг понял, что если отгрызть всего лишь большой палец, то вывернуть ладонь из наручника реально. Правда, я сильно сомневался, что у меня это получится. На всякий случай попробовал, так, куснул немного палец у основания. Укусил не до крови, но получилось больно, понял, что не смогу. Через пару дней, пожалуй. Надо хорошенечко впасть в отчаянье и тогда…

В коридоре послышались шаги. Кто-то медленно хромал по коридору в сторону моей палаты со слоником. И что-то волочил по полу с железным лязгающим звуком. Я сразу узнал этот звук – такой получается от волочения по кафельному полу пожарного топора. Того самого, с длинной красной ручкой, канадского.

Столетов. Вернулся. Они всё-таки отправили ко мне Столетова. Ладно, сами напросились…

Дверь скрипнула, и в палату вошёл Лисин.

Я почему-то не испугался. Не знаю уж почему.

Лисин был одет в камуфляжную форму и вооружён здоровенными пневматическими ножницами оранжевого цвета. На шее у него блестело тяжёлое ружьё, диковинное ружьё, я раньше таких и не видел. Трёхстволка.

– Привет, – сказал Лисин.

Он кинул ножницы на кровать, установил ружьё к стене и сел рядом со мной.

– Привет, – сказал я.

– Как дела? – глупо спросил Лисин.

– Паршиво, – ответил я.

– Знаю, что паршиво. Но ничего, мы это исправим. Давно пора тут всё исправить.

– Как?

– Исправим, пришло время исправить…

Лисин посмотрел на мою руку, прикованную к кровати.

– Так и знал, – сказал он. – Юлечка…

– Что? – не понял я.

– Видел её два часа назад, – пояснил Лисин. – Чехол для наручников расстегнут, наручников нет. Юлия Владимировна, ай да Юлечка…

– А она кто?

Лисин поморщился.

– Она… Она как бы… Это у них семейное. Видишь ли, ее прапрапрадедушка…

Я звякнул браслетом.