Большая книга заговоров–4

Много лет назад в Новосибирске планировали построить областную больницу. Администрация города решила выделить под строительство место, где было расположено кладбище. Кладбище решили снести. Со стороны общественности пошли многочисленные жалобы, так как кладбище это было не настолько старым. Естественно, что поступили так, как решила администрация. Где то через месяц после полного сноса кладбища ко мне привели еле передвигавшего ноги мужчину. Звали его Андрей. Он рассказал мне, что работал экскаваторщиком и бульдозеристом на кладбище, которое снесли.

Вот его рассказ: «Наша бригада состояла из пяти человек. Все мужики говорили, что во время работы не раз слышали то рев, то бормотание. Я был среди них самый молодой и считал, что они меня разыгрывают, пугают. Я никогда не подходил к гробам, разрытым во время работ, а мужики потом обсуждали, что находили в земле и гробах. Но однажды мужики, достав гроб, засвистели и стали махать руками, чтобы я к ним подошел. Я в это время сидел в кабине бульдозера. Не знаю зачем, но я подошел к ним. В гробу, который они разрыли, вниз лицом лежала женщина. На синюшно-восковом теле были видны борозды от содранной кожи. Очевидно, что она была похоронена заживо. Об этом говорила ее поза. На внутренней части крышки гроба была разорвана вся матерчатая обивка.

Дядя Паша, наш бригадир, надел строительные рукавицы и перевернул женщину вверх лицом. Вы не поверите, но лицо у нее было, как живое. Волосы очень длинные, но все спутанные. На шее покойницы были бусы в три ряда. Мы стояли остолбенев и смотрели на нее. У нас было распоряжение: разровнять и закопать все находки. Мы так и делали. Но вид гроба с женщиной, которую по какой-то причине похоронили живой, нас поверг в шок. У меня начались рвотные позывы, я отвернулся и отошел подальше. Потом я залез в кабину, решив, что ни за что больше не буду подходить к «находкам». Меня уже не радовали обещанные деньги за объект. Я и так уже не мог ничего есть – ко всему испытывал отвращение. Прикрыв глаза, я сидел в кабине и вдруг почувствовал, как сиденье спружинило так, как будто кто-то сел рядом. Я подумал, что кто-то из ребят влез ко мне в кабину. Но рядом никого не было. Неожиданно я стал замерзать. Холод шел сбоку, как бывает, когда откроешь дверку холодильника: в комнате за тобой жарко, а из холодильника веет холодом. Я поежился и подумал, что заболел. Голова кружилась, в висках ухало и отдавало в затылок. Мелькнула мысль: уйти из этого «дурдома» на больничный. Но было жалко денег – я обещал жене купить новое пальто. Я глянул на часы в надежде, что скоро конец смены, и удивился тому, что часы остановились. Часы у меня очень хорошие: я служил в Германии, и там мне их подарили. Они противоударные, не боятся воды, таких в Советском Союзе было мало. Неожиданно я четко услышал хруст разминаемых после сна костей. Я слышал, как хрустнули кости у того, кто потягивался, но рядом не было никого. Кто-то даже зевнул. Мне стало дурно от страха. Поздно вечером мне позвонил Василий, рабочий из моей бригады. Голос у него был напуганный или, как говорят, дрожащий. «Андрей, ты как?» – спросил он. Я промолчал, а потом сказал, что нормально. «А я, – понизив голос, сказал Васька, – бабу ту вижу, которая была в гробу, и слышу». Я хотел сострить, сказать, что ему стоит подлечиться, но промолчал, потому что мне было не до смеха. Утром Васька на работу не вышел. Мы узнали, что у него ночью случился инфаркт и он умер. Дня через два мы сели бригадой пообедать. Как всегда, все, что было, разложили на подстилке, но аппетита ни у кого не было. Семен Захаров сказал: «Вы как хотите, а я после работы пойду к начальнику, пусть дают мне замену». Генка стал его уговаривать: мол, осталось работы всего ничего, а потом придут строители, пусть пашут, а мы заработаем и свалим. Но Семен упорно отнекивался и сказал: «Признайтесь, мужики, кто-нибудь из вас видит ту, которая была вниз лицом? Молчите? Так вот мне Васька накануне своей смерти звонил и говорил, что видит ее по углам своей хаты, а я его тогда послал. А она теперь у меня перед глазами вертится. Мне эти деньги не нужны, если я через них в дурдом попаду». На другой день мы узнали, что его действительно увезли в психушку. Я не буду про всех рассказывать. Что теперь говорить? Думаю, что Вы поняли, что у всех, кто работал на кладбище, – беда. Скажу про себя. Каждый день она садится на мою постель и рассказывает о том, как душно было ей в гробу. Говорит, что ждет меня, иногда целует, а губы у нее ледяные. Я об этом никому не говорю – боюсь, что, как Генку, упекут в дурдом. Где она до меня пальцами дотронется, там у меня синяки. И Андрей стал показывать свое тело, которое было все в синяках, как будто его щипали. Я теряю вес, не ем, у меня все ноет, как у старика. Я боюсь вечера, потому что вечером, после заката, она всегда приходит ко мне. Я не могу понять: почему я ее вижу, а моя жена и ее мать – нет. Почему вообще мы видели ее?»