Большая книга заговоров

Сохни его глаза, сохни его рука.

Чур, змея, не спи!

Чур, клещ, не дреми!

Игла, не стой, нож, не зевай, огонь, не потухай!

Зверь его грызи, дьявол забери!

Не отмолить, не отлечить, не заговорить,

не упросить. мое слово первое, его последнее.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Заговор на то, чтобы извести врага тоской, замучить совестью

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

На глубоком окияне, на острове Кургане

стоит дуб-старозуб.

Под тем дубом-старозубом

лежит змея, извивается,

от мертвой тоски змея мается.

Плачет, страдает, день от дня погибает.

Не ест, не пьет, кровавые слезы льет.

Украла она в церкви икону святую,

Бог ее покарал, тоской смертной наказал.

Кто мое добро взял,

тот муку с той змеи перенял.

Если вор добро мое не вернет,

то страшной смертию умрет.

Змея Скоропея, вынимай своих скоропеят,

лютых, летучих, норовых, полевых, щелевых, желтохвостых,

зеленых, краснопузых, болотных, земляных, водяных.

А если вор мое добро добром не вернет,

то из его сердца

жало змея себе назад заберет.

В гнилую колоду, к своему змеиному роду:

к лютым, летучим, норовым, полевым, щелевым,

желтохвостым, земным, краснопузым, болотным,

земляным, водяным.

Быть тогда вору – покой,

а мне все покраденное добро.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Тем, кто ждет суда и находится в заключении

От сурового приговора

Из письма: «…Не судите, люди добрые, меня, мать, одну воспитавшую троих детей. Работала я по две смены, чтобы хоть как-то прокормить и одеть их. Как и всякая мать, я безумно люблю своих мальчиков. Видит Бог, не учила я их плохому. Да и, по правде сказать, добрые они у меня. Вот только по мягкости характера и попали как куры в ощип. За безотказность, по глупости страдают…

Саша мой с друзьями угнал мотоцикл. Ему двадцать лет, этому мотоциклу, захочешь продать за пятьсот рублей и то не продашь. А дали им по два года. Сашка за руль-то и не садился. Били их в ментовке, вот он и оговорил себя по дурости.

На свиданке сын плакал, клялся, что не виноват, просто побоев не вынес, вот и сказал, что от него требовали на допросе.

На суде я разрыдалась, и судья меня выгнала, да еще грубо так!

Через месяц сына моего убили в заключении. Один парень потом рассказал, что в тюрьме Сашу изнасиловали. Сыну было 18 лет. Я не могу теперь слышать треск мотоциклов, у меня сразу же припадки начинаются, каких раньше никогда не было.

Мужик тот, у которого мотоцикл угнали, приходил ко мне пьяный, просил 20 тысяч. За эти деньги обещал сказать, что прощает их. Денег у меня не было. Стала я его просить, умолять за так простить. Выпил он у меня в дому бутылку водки, покуражился и ушел. Напоследок сказал:

– Хрен с тобой! Вот отдерут твоего пацана зеки – сразу вспомнишь, что пожадничала.

У меня очень старый дом, но даже если бы мне пришлось его продать и остаться с детьми на улице, я бы и то согласилась, но мой дом и на пятнадцать тысяч не потянет. В нашем селе дома не покупают. Кто уезжает, просто заколачивает окна и двери, и все.

Адвокат мне песни пел, что срока Сашеньке не дадут. Мотоцикл, мол, старый совсем. Но судья очень принципиальной оказалась. Решила показательный процесс устроить. Разве у нее нет детей? Я понимаю, работа такая, за эту работу она получает деньги, а значит, должна эти деньги отрабатывать, но зачем же палку перегибать? И что по сравнению с вечностью наша короткая жизнь? Была бы я богатой, купила бы своим мальчикам мотоцикл. А теперь из-за груды железа нет моего Саши. И в дверь он ко мне никогда уже больше не постучит. У него не было девушки… Я не могу есть и спать. Мне слышится голос моего сыночка. Как мне жить, не знаю…»

Читают на смягчение приговора, перед тем как войти в зал суда: