Большая маленькая ложь

Существование Зигги неоправданно, потому что Джейн позволила этому человеку стать его отцом. Она понимала, это нелогично, ибо в противном случае Зигги не было бы на свете, но чувства ее находили в этом свою логику, поскольку Зигги непременно должен был стать ее сыном – да, конечно – и другой матери быть у него не могло. Но он должен был родиться позже, когда Джейн нашла бы для него подходящего папу и подходящую жизнь. Если она бы сделала все правильно, он не был бы отмечен этим ужасным генетическим пятном. И не вел бы себя подобным образом.

Она вспомнила о том, как увидела Зигги впервые. Само появление на свет, казалось, огорчило его. Он громко кричал, молотя крошечными ручками и ножками, словно падал куда-то, и ее первой мыслью было: «Прости меня, малыш. Прости за то, что заставила тебя пройти через это». Острые мучительные ощущения, пронизывающие ее тело, вызывали скорее печаль, несмотря на то что следовало назвать их радостью, – это было одно и то же. Она подумала, что мощный всплеск любви к этому трогательному существу с красным личиком наверняка смоет неприятные воспоминания о той ночи. Но воспоминания оставались, подобно мерзкой черной пиявке шевелясь в недрах памяти.

– Вам придется следить за вашим сыночком!

Рената встала прямо перед Джейн, едва ли не тыча ей пальцем в грудь. За стеклами очков были видны налитые кровью глаза. Ее осязаемый праведный гнев словно подтверждал сомнения Джейн.

– Рената, – с упреком произнес Джеф и протянул руку Джейн. – Джеф Клейн. Пожалуйста, извините Ренату. Она очень расстроена.

Джейн пожала его руку:

– Джейн.

– Хорошо, тогда, может быть, раз уж мы все собрались здесь, давайте поговорим по существу, – произнесла миссис Липман твердым, немного напряженным голосом. – Желаете чай или кофе? Воды?

– Мне ничего не нужно, – сказала Рената.

Джейн с нездоровым интересом увидела, что все тело Ренаты дрожит, и сразу отвела взгляд. Быть свидетелем открытых чувств Ренаты было все равно что увидеть ее раздетой.

– Рената. – Джеф схватил жену за талию, словно та собиралась броситься под машину.

– Я скажу вам, чего мне хочется, – обратилась Рената к миссис Липман. – Я хочу, чтобы ее ребенок держался подальше от моей дочери.

Глава 37

Мадлен отодвинула раздвижную дверь с заднего двора и увидела Абигейл, которая сидела на диване, глядя в ноутбук.

– Эй, привет! – сказала Мадлен и сразу поморщилась от наигранной бодрости собственного голоса.

Она не могла теперь естественно разговаривать с дочерью. Когда Абигейл приезжала только на уик-энды, выходило, что Мадлен – хозяйка, а Абигейл – важная гостья. Мадлен вроде должна была предлагать ей напитки и заботиться о комфорте. Это было нелепо. Когда Мадлен ловила себя на том, что ведет себя именно так, она ужасно злилась и сердито требовала, чтобы Абигейл занялась какой-нибудь домашней работой, например развесила белье. Хуже всего было то, что Абигейл поступала как хорошо воспитанная гостья – такой вырастила ее Мадлен – и без единого слова брала корзину с бельем, а Мадлен испытывала чувство вины. Как могла она просить Абигейл развесить белье, если дочь не привозила с собой никаких вещей? С тем же успехом можно просить гостя развесить ваше белье.

После этого Мадлен бросалась помогать Абигейл развешивать белье, заводя натянутый разговор, а в голове проносились слова, которые она не решалась произнести: «Вернись домой, Абигейл. Вернись и прекрати это. Он бросил нас. Он бросил тебя. Ты была моим утешением. Его наказанием было то, что его лишили возможности общаться с тобой. Как ты могла выбрать его?»

– Чем занимаешься? – Мадлен плюхнулась на диван рядом с Абигейл и глянула на экран ноутбука. – Это «Следующая топ-модель Америки»?

Теперь она не знала, как обращаться с дочерью. Это напоминало ей попытку остаться друзьями с бывшим бойфрендом. Доказывало случайность человеческих отношений. Хрупкость твоих чувств, сознание того, что маленькие причуды твоего характера больше никого не умиляют, а могут даже раздражать.

Мадлен всегда подыгрывала своей роли курьезно ненормальной мамаши. Она чрезмерно волновалась и чрезмерно сердилась по пустякам. Когда дети не хотели делать так, как им велели, она возмущалась и обижалась. Стоя у двери кладовки, она напевала глупые песенки собственного сочинения: «Где, о где вы, томаты в банках? Томаты, куда вы пропали?» Дети и Эд любили поддразнивать ее по разным поводам, начиная ее одержимостью знаменитостями и кончая блестящими тенями для век.