Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

Не знаю, как бы лучше это сказать, но всего несколько минут назад я думал о вещах, которые меня, как губернатора, глубоко беспокоят. В бытность ученым я, как и почти все, кто посвятил себя науке, постоянно стремился искать, каждый день моей жизни искать способы изменить жизнь к лучшему. Для физика-ядерщика, инженера или ученого немыслимо удовлетвориться тем, что мы имеем, или почить на лаврах прошлых достижений. Такова природа профессии.

И фермеру свойственны те же побуждения. Каждый из известных мне фермеров, кто хотя бы что-то стоит, и даже те, кто не ушел далеко, опережает экспериментальные станции и агрономов-исследователей в поисках лучших методов земледелия, изменений способов посева, ухода, применения гербицидов, сбора, обработки и продажи своей продукции. Конкуренция в сфере нововведений огромна, даже равна конкуренции в области ядерной физики.

У юристов, по-моему, дело обстоит иначе. И, возможно, это обстоятельство настолько верно, что не поддается изменению.

Я преподаю в воскресной школе и всегда знал, что структура права основывается на христианском законе: возлюби Господа своего и ближнего своего как самого себя – очень высокий и благородный стандарт. Мы все знаем, что человек способен ошибаться, и разногласия в обществе, описанные Рейнголдом Нибуром и многими другими, не позволяют нам достичь совершенства. Мы стремимся к равенству, но не с ежедневным и пылким рвением. Законы формируют богатые и влиятельные люди, они же оказывают большое влияние на законодательные органы или Конгресс. Это создает помехи переменам, потому что могущественные и влиятельные завоевали себе или унаследовали привилегированное положение в обществе: состояние, социальный статус, лучшее образование или лучшие шансы на будущее. Зачастую эти обстоятельства легко преодолеть еще на ранней стадии, так как учащиеся колледжей, особенно младших курсов, не испытывают необходимости сохранять существующее положение вещей. Но по мере того как с годами все больше в него врастают, они меняют свое отношение и к переменам приходят очень, очень медленно и очень, очень осторожно, тем самым способствуя сохранению статус-кво.

Помню, когда я ребенком жил на ферме в трех милях от Плейнс, у нас не было ни водопровода, ни электричества. Мы жили у железной дороги – «Сиборд Костлайн рейлроуд». Как у всех фермерских мальчишек, у меня была рогатка. Железнодорожную насыпь укрепили, насыпав круглых белых голышей, которые я использовал как снаряды. Я часто ходил к железной дороге выискивать самые круглые камни нужного размера. У меня всегда было в кармане несколько штук и еще сколько-то запрятано по всей ферме, чтобы были под рукой, когда запас в карманах закончится.

Однажды я вернулся с карманами и горстями камешков, и мама вышла на веранду – история не слишком интересная, но хороша как пример – с тарелкой печенья, которое она только что мне испекла. Окликнув меня (уверен, с любовью в сердце), она сказала: «Джимми, я испекла тебе печенье». Отчетливо помню, как подошел к ней и стоял секунд пятнадцать-двадцать, искренне сомневаясь, стоит ли бросить камни, не имевшие ценности никакой, и взять печенье, которое приготовила мне мама, что для нас с ней было очень ценно.

Довольно часто у нас возникают те же дилеммы в повседневной жизни. Мы не всегда понимаем, что перемена временами может быть очень полезной, хотя мы ее боимся. Все, кто живет на Юге, в том числе и я, на последние пятнадцать-двадцать лет оглядываются с той или иной долей смущения. Немыслимо даже подумать о том, чтобы вернуться к системе избирательных округов, которая намеренно обманывала поколения некоторых белых избирателей. Чтобы вернуться вспять или отказаться от принципа «один человек – один голос», нам придется задуматься об ужасающем нарушении основных принципов справедливости и равенства, честности и равноправия.

Первая моя речь в сенате Джорджии, когда я представлял самый консервативный район этого штата, касалась упразднения тридцати вопросов, которые мы с такой гордостью разработали, лишь бы не допустить к голосованию черных граждан, и к которым с ухмылочкой и гордостью прибегали десятилетиями и поколениями со времен Гражданской войны, – вопросов, на которые никто в этом зале не может ответить, но которые задают каждому чернокожему гражданину, пришедшему в суд округа Самтер или в суд круга Уэбстер и сказавшему: «Я хочу проголосовать». Я опасался того, как пресса может преподнести мои слова дома, но все равно говорил, преисполненный решимости упразднить искусственный барьер, мешающий осуществлению прав американского гражданина. Помню, как для примера сказал, что черный коммивояжер, торгующий карандашами на ступенях здания суда округа Самтер, много лучше способен судить о том, кому быть шерифом, чем два высокообразованных профессора юго-западного колледжа Джорджии.