Большая охота на акул

Однажды вечером в Лос-Анджелесе он решил, что единственно разумным способом достучаться до судьи, который на него нажимал в зале заседаний, будет поехать к его дому в Санта-Монике и поджечь лужайку, полив ее десятью галлонами бензина. А после Оскар не сбежал в ночь, как обычный вандал-псих, нет, он стоял посреди улицы и орал сквозь пламя в испуганную физиономию, выглядывающую из разбитого окна второго этажа, выкрикивал очередную свою проповедюгу в духе Билли Сандея о справедливости и морали.

Я был там, и суть пламенного текста Акосты, помнится, сводилась к умопомрачительному вечному проклятию из Евангелия от Луки – прямая цитата из Иисуса Христа: «И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них» (Евангелие от Луки, 11:46).

Огненная лужайка была ответом Оскара пылающему кресту ку-клукс-клана, и от нее он получил то же демоническое удовлетворение.

– Ты видел его физиономию? – кричал он, когда на полной скорости мы рванули к Голливуду. – Продажный старый дурень! Ха, он видел, кто это был, но никогда этого не признает! Никто в их системе не подожжет газон судьи, – вся система рухнет, если юристам сойдет с рук такое сдвинутое дерьмо!

Я согласился. Не в моем обычае спорить с преступно сумасшедшим юристом по вопросам базового права. Но, правду сказать, мне и в голову не пришло, что Оскар либо безумен, либо преступен, учитывая фашистский, никсоновский контекст тех горячечных бредней.

А в эпоху, когда вице-президент Соединенных Штатов на аудиенциях в Вашингтоне брал откаты от бывших вассалов толстыми пачками стодолларовых купюр, а сам президент устраивал постоянно записываемые совещания со своими помощниками в Овальном кабинете, где обсуждались тайные прослушивания, политические взломы и прочая уголовщина во имя «молчаливого большинства», трудно было выдавить что-либо, кроме нервного смешка при виде того, как закинувшийся кислотой юрист в четыре утра поджигает газон перед домом судьи.

Возможно, я даже испытал бы искушение оправдать такое – но, разумеется, это было бы неправильно. И мой юрист не был мошенником, и, насколько мне известно, его мать была такой же «святой», как мать Ричарда Никсона.

А теперь, отдавая дань каждой першне, когда-либо заносимой-во имя Справедливости, хочу раз и навсегда заявить для протокола: сколь бы странным ни показался этот бесспорный факт, но Оскара 3. Акосту никогда не лишали права заниматься адвокатской деятельностью в штате Калифорния – в отличие от бывшего президента Ричарда Никсона.

Очевидно, есть вещи, которых не потерпят даже юристы, и в естественно несправедливом мире, где воплощение Правосудия почитается за свою «слепоту», время от времени даже слепая свинья находит желудь.

А может, и нет. Ведь Оскару профессиональный остракизм повредил много больше, чем Никсону лишение права выступать в суде. Великая Баньши вопила по ним приблизительно в одно и то же время – по совершенно разным причинам, но со зловеще сходным результатом.

Вот только Ричард Никсон на своих преступлениях разбогател, а Оскара Акосту убили. Колеса правосудия мелят мелко и странно в сей жизни, и пусть временами они кажутся неуравновешенными или даже капризными и глупыми, я бы рискнул предположить, что они с самого начала были налажены так; и любой судья, кто спокойно ждет отставки с полным пенсионом, не страшась уголовного отмщения похуже, чем обугленный газон, легко отделался.

Ведь немалых трудов и риска – не говоря уже об искусстве поджигателя – требуется, чтобы поджечь пол-акра газона, не повредив при этом дом или не взорвав все до единой машины на подъездной дорожке. Гораздо проще было бы превратить дом и гараж в погребальный костер, а газон предоставить дилетантам.

Именно так относился к поджогу Оскар – то, что стоит делать, надо делать хорошо. И я видел достаточно его пламенных работ, чтобы знать, что он прав. Будь он адским королем пироманьяков, он был бы заодно хорошим политиком, а если оценивать стиль его поджогов, очень недурным художником.

Как большинство юристов с уровнем IQ выше шестидесяти, Оскар из юридического колледжа вынес одно определение Справедливости, а из зала суда – совершенно другое. Степень он получил по окончании вечерних курсов на Пост-стрит в Сан-Франциско, пока работал рассыльным в редакции Examiner Херста, и некоторое время очень гордился тем, что он юрист, – по той же причине, по какой, гордился тем, что он миссионер и первый кларнетист в оркестре колонии прокаженных.

Но к тому времени, когда я познакомился с ним летом 67-го, он давно уже оправился от того, что называл «щенячьей любовью к Праву». Она ушла туда же, куда и его миссионерский пыл, и после года работы в Центре юридической поддержки неимущих Восточного Окленда он был готов променять Холмса и Брэндейса на Хью Ньютона и стиль «черных пантер» во всем, что касалось законов и судов Америки.