Бовуар вернул коробку на место.
Повернувшись, он чуть не рухнул в обморок. В дверях стоял Гамаш.
— Никто не говорил тебе, Жан-Ги, что при проведении скрытого обыска никогда нельзя зажигать свет?
— Я пропустил эти занятия.
Улыбнувшись, Гамаш шагнул к Жану-Ги. Взглянув на коробку на полу, он перевёл взгляд на зятя.
—
— Я не должен был даже помышлять заглядывать туда, — повинился Жан-Ги. — Простите.
—
Арман Гамаш склонился, поднял старую коробку и протянул её зятю.
Потом, ни сказав больше ни слова, поднялся наверх, оставив Жана-Ги наедине с содержимым коробки.
Глава 39
Гамаш посмотрел каждому в глаза.
Натэниел, Хуэйфэнь, Жак. И наконец Амелия.
— Я всё знаю, — тихо сообщил он.
Жак, склонив голову, прищурился.
— Вы о чём?
— Я знаю, что происходило в комнатах ЛеДюка.
Повисла тишина. Кадеты сначала переглядывались, потом все разом повернулись к Хуэйфэнь.
— Чего? — с вызовом спросила она.
Жан-Ги Бовуар сидел на скамейке чуть в стороне. Первым делом, с утра, они позвали кадетов в часовню. Им нужно было побеседовать, и, желательно, в приватной обстановке. На нейтральной, мирной территории.
— Я давно знал, что Серж ЛеДюк взяточник, — сказал Гамаш. — Я вернулся из отставки, чтобы очистить Академию. И не только от коррупции. Квалификация новых агентов, пополняющих ряды Сюртэ, делала очевидным, что в школе происходит что-то очень неправильное. Технически они были подкованы, но при этом проявляли особую жестокость. Не все, естественно, но многие. Большинство. То есть, что-то пошло не так либо в процессе приема в Академию, либо в процессе подготовки агентов непосредственно. Или в обоих этих процессах.
Беседуя с кадетами, коммандер Гамаш наблюдал за ними. А они наблюдали за ним.
Если Гамаш с Бовуаром решили, что эти четверо тут же примутся каяться, то ошиблись. Заговор молчания был прочен, почти нерушим.
— Первое, что я предпринял — уволил большинство ваших преподавателей, заменив их специально приглашенными офицерами с реальным опытом расследования. Мужчинами и женщинами с чистой совестью, и знанием, что с властью приходит искушение. Искушение — настоящий бич агента Сюртэ, нанесённые самому себе раны.
Жану-Ги было слышно, как ребята часто задышали — как минимум одному кадету грозила гипервентиляция.
И всё же, все продолжали сидеть и молчать.
— Но я оставил ЛеДюка. Дюка.
— Зачем? — спросил Натэниел.
Посмотрев на побледневшего юношу, Гамаш постарался контролировать собственное дыхание. Он взглянул на свои крепко сцепленные руки.
ЛеДюк причинил немыслимый ущерб. Но и он, Гамаш, тоже.
Если он желал добиться от студентов правды, то и сам должен был рассказать всё.
— Не знаю, — сознался он, снова посмотрев в похолодевшие глаза юноши. — Я думал, что он жестокий, может быть даже садист. Я думал, что он взяточник. Думал, что смогу получить весомые улики и засадить его в тюрьму, чтобы ЛеДюк больше не мог причинить никому вреда. Я думал, что смогу его контролировать, что раз я в Академии, его бесчинства прекратятся.
— Не верь всему, о чём думаешь, — пробормотала Амелия.
Гамаш кивнул.
— Но они не прекратились. Мне никогда не приходило в голову, что он может быть настолько больным.
— Когда вы узнали? — спросила Хуэйфэнь.
— Прошлой ночью, пока смотрел кино.
— «Мэри Поппинс»? — удивилась она. Должно быть, она пропустила этот эпизод.
— «Охотника на оленей». Его смотрел Оливье. — Он подался в их сторону. — Я помогу вам.
— Нам не нужна ваша помощь, — отрезал Жак. — Ничего плохого с нами не произошло.
Гамаш помедлил, прежде чем сказать то, что собирался:
— Знаете, откуда это? — Он дотронулся до шрама на виске. Трое кадетов отрицательно покачали головами, Жак просто молча уставился на Гамаша.
— Однажды я руководил рейдом на одной заброшенной фабрике. Молодые полицейские, ненамного старше вас, были взяты в заложники. Время уходило. Мы собрали как можно больше сведений о месте и захватчиках — количество, сколько у них оружия, где они вероятнее всего расположатся. Мы пошли на штурм. Инспектора Бовуара тогда тяжело ранило в живот.
Кадеты крутнулись на скамейке, чтобы посмотреть на Жана-Ги.