Большая расплата

«Тогда вы должны помнить сцену с револьвером. Что они заставили Роберта де Ниро сделать».

«Да», — соврал Бовуар.

Последовала долгая пауза.

«Когда вы узнали?» — наконец спросил он.

«Не сразу. Не из вашего письма и даже не из нашего разговора. Да я и сейчас не уверена».

«Но у вас были подозрения? Достаточные, чтобы дать нам намёк. Вы хотели, чтобы я спросил, и я спросил».

«Позвольте задать вопрос, инспектор. Для этого револьвера был изготовлен специальный футляр?»

Теперь настала очередь Бовуара умолкнуть в удивлении.

«Да», — наконец подтвердил он.

«Тогда всё правда», — послышался долгий, как путь в Англию, вздох. — Мы получаем множество сообщений от полиции, что наше оружие использовалось в преступлениях. По большей части это уличный разбой. Револьверы не самое распространенное оружие в наши дни, но и редкостью они не являются. И только после того, как вы заявили, что для жертвы нехарактерно иметь именно револьвер, и убит он единственным выстрелом в висок…»

«Вы всё поняли», — закончил за неё Бовуар.

«Я предположила. Решила, что эту версию вы должны рассмотреть».

«Но почему же вы мне не сказали прямо, по телефону?» — спросил он. «Зачем смутные намеки?»

«Против политики компании признавать, что наше оружие замешано в чем-то столь жестоком. Меня могут уволить. Но мне нужно было, чтобы вы знали. Я понимала, что догадаться вам будет сложно, но это самое большее, что я могла для вас сделать. Я понадеялась, что вы вспомните ту сцену из фильма».

«Я не вспомнил, но коллега прошлой ночью смотрел фильм и сложил два и два. Почему вы спросили о специальном футляре?»

«Из того, что мне известно, часто существует ритуал. Делается специальный футляр. Всё превращается в своего рода церемонию».

В её голосе послышалось отвращение.

«Всегда есть вероятность ошибиться», — сказала она.

«Но вы думаете, что в данном случае она очень мала, так ведь?»

Бовуар всё ещё продирался сквозь туман, но на краешке его сознания брезжил один ответ. Ответ из ряда вон. Самый страшный из всех, пришедших в голову. Крадущийся, выползающий из-за границ разума.

Тут мадам Колдбрук кое-что сказала, и ответ преодолел рубеж, попав прямиком в самое сознание Бовуара.

«В подобных случая можно использовать только револьвер. Игра требует, чтобы барабан вращался. Он был убит в процессе игры, как думаете?»

Игра.

Кровь отхлынула от конечностей Бовуара, он чуть было не выронил трубку.

Игра.

Теперь им ясно, зачем ЛеДюку револьвер.

В неярком свете от камина Жан-Ги вгляделся в черты лица тестя.

Гамаш смотрел в пол и качал головой.

— Вы не могли знать, патрон. Это, наверное, тянулось годами.

Жан-Ги тут же пожалел о сказанном. Гамаш горько улыбнулся.

— Можешь представить такое? — тихо произнёс он, встретившись взглядом с Бовуаром. — Только представь их ужас? И никто пальцем не пошевелил, чтобы это прекратить. Я ничего не сделал, чтобы прекратить это.

— Вы не знали.

— Я же мог его уволить! Должен был! Я его оставил, чтобы присмотреть за ним, пока собираю доказательства его продажности. Смотрел прямо на него и проглядел худшее, на что способен ЛеДюк.

— Все проглядели.

— О, не все. Кое-кто увидел, — сказал Гамаш, не сдержав гнева.

Он постарался совладать с собой, но гнев проступал, казалось, сквозь поры. Гамаш раскраснелся.

— Вы правы, — сказал Жан-Ги. — Кое-кто знал, что происходит. И он приставил дуло к виску ЛеДюка и нажал спусковой крючок.

Бовуар заметил мимолетное выражение на лице старшего товарища — так проявляется примитивная, первобытная, дикая природа человеческой сущности — удовлетворение. Но это выражение на лице Гамаша продержалось лишь краткий миг.

— Так это и есть мотив?

— Oui, — сказал Гамаш. — Думаю, что так.

Мадам Колдбрук поинтересовалась, погиб ли ЛеДюк во время игры. Нет. Он никогда не играл. И всё же именно игра погубила его. Его убили. Казнили. Не в процессе игры, но из-за неё.

— Кто бы ни убил его, он пытался переложить вину на вас, — заметил Бовуар. — Помещая отпечатки пальцев на револьвер. Словно это вы убили ЛеДюка. Это был Шарпантье?

Гамаш взглянул на кухонные часы. Полчетвертого утра.

— Нам нужно немного поспать, — сказал он. — Предстоит долгий трудный день.

Но Жан-Ги не смог уснуть. Лежал, уставившись в потолок. Гамаш спросил, мог ли Бовуар предположить подобное. И теперь Бовуар лежал и пытался представить, каково было кадетам. Они же не просто кадеты. Они чьи-то сыновья и дочери. Чьи-то дети.

Он представил своего собственного ребёнка в подобной ситуации — никого рядом, чтобы всё прекратить, чтобы защитить, помочь. И Жан-Ги начал понимать то мимолётное выражение свирепого удовлетворения на лице своего тестя.

Он вспомнил и ещё кое-что. Незаметное движение ноги Гамаша, когда тот задвигал что-то между креслом и стеной.

Так и не уснув, Жан-Ги поднялся и на носочках спустился в кухню. Включив лампу, он нашёл коробку и поднял её. Подержал в руках, глядя на крышку. На ней отпечатки. И принадлежат они только одному единственному человеку.

Гамашу.

Обувная коробка была не похожа на те, что принесли из исторического общества. В этой хранилось что-то очень личное — ответы на многие вопросы.