Большая родня

— Это ты верно говоришь. Там понапишут… А что-нибудь из наших журналов у тебя есть?

— Завтра принесу вам новую книгу. Еще и сам прочитать не успел.

— Гляди же. А то к конюшне на пушечный выстрел не допущу. Драпаком[58] прогоню со двора. О чем же там пишется?

— Об опыте лучших конюхов Украины.

— О, это очень подходящая книга для меня.

С острогой[59], веслом и фонарем к ним подходит Дмитрий, и Варивон быстро прощается со старшим конюхом.

— Ни пуху вам, ни пера. Рыбки же принеси, инкубаторник.

Оба бригадира выходят в синее поле, а Василий Денисович идет к конюшне, насквозь пропахшей крепким аммонием и потом.

Поликарп Сергиенко зажигает фонари, и тени тихо качаются в длинной и широкой конюшне.

— Вот книжку сегодня прочитал, — останавливается Карпец возле Сергиенко. — Об опыте лучших конюхов пишется. Интересная.

— Расскажи, Василий.

— Нет времени сегодня рассказывать. Надо домой идти, — озабоченно идет к въезду, но на дворе у ворот сердито останавливается: под ногами лежит небрежно кем-то брошенная оброть[60]. Разгневанный, быстро возвращается на конюшню и ошеломленно останавливается, услышав, как Поликарп поучает младшего конюха, который недавно пришел на ночную смену:

— От литературы тебе, парень, не надо отставать. Чего бы тебе за какой-то книгой не посидеть. А то только возле девчат штанишки протираешь да всякие стишки им нашептываешь. Вот сегодня я и Василий Денисович прочитали, как лучшие конюхи присматривают за скотиной. Поучительная книга.

«Как неправду человек чешет. И стыда нет никакого» — удивляется Карпец, совсем забыв свои слова.

— Так я эту книжку тоже сегодня прочитал, ее аж три экземпляра привезли в нашу библиотеку.

— Ага. Молодчина. Люблю за это. Значит, будут из тебя люди, — похвалил Поликарп.

— Там и про нашего Василия Денисовича упоминается.

— Да ну!? — почти одновременно вскрикивают Сергиенко и Карпец. И парень изумленно смотрит на обоих конюхов.

— Как же вы так читали? — недоуменно сдвигает плечами.

— Я только несколько страниц разобрал. Что же там пишут обо мне?

— Как раз на первых страницах о вас и упоминают, — уже догадывается обо всем парень и смеется в глаза конюхам.

— Так что там пишут? — снова переспрашивает Карпец.

— Давнюю историю. Как вы поставили на ноги полуживое тягло[61]…

VІ

Дмитрий и Варивон мокрыми лугами подошли к полусонной реке. Волна тихо ластилась к молодым побегам, гребни ее были красные, а впадины — тёмно-синие, только стремнина еще до сих пор приглушенно переливалась несколькими красками. Берег тонко пах пресным, нагретым за день песком и сладковато-горькой плавью[62]. С легким свистом над головой пролетело несколько чирят, в плавнях отозвалось заботливое простуженное покашливание кряквы. Посреди речки всплеснулась рыба, и круги, раскручиваясь, уткнулись в самый берег.

От небольшого острова отделилась плоскодонка. Дмитрий узнал на ней Григория Шевчика.

Варивон снял замок с лодки, привязанной к старому узловатому пню. Над водой тихо заколебался свет фонаря, и весло звонко плюхнуло за кормой.

Вечер с каждой минутой сгущался, налегал на реку, и лодка уже разбивала тучи и звезды, а за веслом долго раскачивались нити красной пряжи. Выехали в старое русло и долго выбирались из говорливых зарослей полузатопленных верб. Здесь, над самым тальником, стеной наклонился лес, и вода у берега зачернела, как смола.

— Дмитрий, ты думаешь теперь в лесах какую-то латку для себя посеять? — слова Варивона, усиленные рекой, показались неожиданно громкими и аж эхом отдались в лесу.

— Нет, не думаю, — после паузы неторопливо ответил Дмитрий, глянул в лицо Варивона, тускло освещенное сиянием звезды и свечениями папиросы.

— Ради гарантии не помешало бы, — сказал с преувеличенной серьезностью. Но Дмитрий понял въедливый намек и так посмотрел на Варивона, что тот сразу же примирительно заговорил: — Может же быть, что в этом году меньше перепадет на трудодень.

— Эт, брось свои штучки. Вижу тебя насквозь… Знаешь хорошо: заработаем и на хлеб, и к хлебу, поэтому и не надо кланяться лесничим, ходить по их пятам, подмазывать магарычами… Мало радости в таком занятии: и перед собой, и перед всеми какую-то вину чувствуешь. Везешь тот сноп и глаза перед встречными опускаешь, будто с краденным едешь… Ты посмотри, как мы теперь выросли! Сила колхозная вывела нашу судьбу на берег счастья.

— Верно, Дмитрий! — аж остановился Варивон. — Без колхоза растеклась бы наша жизнь по чужим рукам. Это на собственной шкуре ощутил, когда батрачил… Выбились теперь в люди… Ты снова, говорят, с Крамовым сцепился?

— Ну его… черта кислоглазого! — вдруг рассердился Дмитрий и зачем-то взялся за остень, хотя еще не вышли на плес.

— Как же так можно начальство крыть? — будто заступился за Крамового.

— Свиной хвост он мне, а не начальство. Я бы такое начальство в три шеи гнал от колхоза, чтобы людей не баламутил. Ох, въелся он мне в печенки. Он только что-нибудь начнет говорить, а у меня все нутро, как чулок, выворачивается.

— Почему же, он неплохо умеет говорить.