Большая родня

— Хорошо, товарищ командир, — приблизилась черная, увеличенная теменью фигура. — Народ вылавливает оружие по прудам, колодцам, выкапывает из земли.

Перед рассветом, переполненный усталостью и тем радостно-приподнятым настроением, которое охватило всех партизан, и тревожными думами о семье, и соображениями, как лучше провести удар на город, он решил дать короткую передышку людям и коням. Постучали в дверь просторного дома, и скоро из сеней отозвался детский голос:

— Кто там?

— Партизаны. Переночевать пустите.

Мальчик отворил дверь и радостным, взволнованным голосом промолвил:

— Заходите, заходите, только у нас постелить нечем.

— А где же отец, мать? — спросил Дмитрий, касаясь рукой детской головки.

— Убили их, — отозвался из дома голос девочки. — Ивась, беги в овин по сено!

— Я сейчас, — метнулся парень во двор.

Положили седла под головы и легли на широком полу, от печки до торцевой стены. Дмитрий умостил возле себя мальчика и под его певучее лепетание заснул чутким партизанским сном. Просыпаясь, слышал на улице голоса, звон оружия, форканье коней и снова засыпал, касаясь рукой худого тельца сироты.

Утром, когда солнце лучом постучалось в оконные стекла, он услышал приглушенные голоса и шуршание. Расплющил глаза. Увидел, как босоногая девочка лет двенадцати, поднимаясь на цыпочки, вынимала из печи рогачом немалый горшок.

— Ганю, сбегай к тетке Марии за молоком. Скажешь — для партизан.

— Сейчас, только отцежу картофель, — метнула черными косичками.

— Ведь у нас же и хлеба нет. Как мы будем гостей принимать? — призадумался парень, и его чернявое лицо будто постарело.

Растроганный Дмитрий встал с пола и долго смотрел на детей ласковыми и грустными глазами.

— Как вам спаслось? — подбежал к нему Ивась. — Не замерзли? — и головой приклонился к плечу Дмитрия. Дмитрий разбудил своих бойцов и сразу же приказал:

— Где хотите, а достаньте для сирот продуктов. Сейчас же. А потом раздобудьте корову, то ли из общественного хозяйства, то ли у старосты.

— Достанем! — быстро подпоясался Евгений Свириденко и через минуту выскочил с Остапцом во двор к лошадям.

Ганя быстро схватила глиняный кувшин и начала сливать Дмитрию на руки.

— Ой, горе мое! Куда же ваши поехали, не позавтракав? — сказала таким жалостливым голосом, как говорят пожилые женщины, и бросилась к окну.

— Они скоро вернутся, — успокоил Дмитрий.

XV

Было очевидно, что враг о подготовке к нападению ничего не знал. Если и дошли какие-то слухи — не поверил им, потому что ведь в городе собралась такая большая сила. Фашисты, наверно, думали, что какой-то партизанский отряд напал на полицейский участок, а поэтому днем из города выехала карательная группа — что-то около шестидесяти пехотинцев.

Дмитрий приказал партизанам пропустить эту группу в лес, а потом неожиданно ударить и сзади, и с боков. Связисты на всякий случай метнулись вдоль шоссе с помощью. Когда автомашины вошли в глубь леса, партизаны всей силой обрушились на карателей, которые, соскакивая на землю, ложились прямо на болотистой дороге и упрямо отстреливались, аж пока их не находила верная партизанская пуля или не разносила в клочья граната. Несколько измаранных тиной фрицев сдались в плен, их хотели расстрелять в отплату за одного убитого и одного тяжело раненного партизана, однако отвели к командованию отряда.

Возле Супруновки Дмитрия догнал связист-мотоциклист, вооруженный танковым пулеметом Дегтярева, и передал приказ штаба партизанского соединения отправить обе пушки с обслугой в распоряжение штаба. Хоть и жалко было, однако сразу же направил Остапца с запиской к командиру артиллерийского взвода Пидвысоцкого.

По селам представители штаба соединения пополняли партизанские отряды вооруженным населением, перемешивали его с обстрелянными лесными бойцами. Отдельно выделили две группы опытных рыбаков, чтобы без задержки можно было переправляться на противоположный берег Буга. Женщины сносили перкаль и холст для перевязок — бинтов не было. Всюду по домам топились печи — готовились к партизанскому празднику. И в каждом дворе ощущалось то счастливое и праздничное настроение, которое охватывает человеческую душу в минуты наибольших переживаний, когда совсем не думается о своем личном, так как оно так хорошо растворилось в окружающем, как соль в кипятке. Верилось, что совсем недалеко ходит счастье, и потому особым огоньком светились просветленные глаза, свободнее дышалось и легче ходилось по земле.

Не доезжая до просеки, обсаженной вишняками и изрытой давними щелями, Дмитрий услышал сердитый бас, то и дело срывающийся в сердцах и переходящий в гортанный клекот:

— Я тебе сказал — не пущу! Значит, не пущу!

— Ну да, так и не пустите. Сам убегу, — упрямо твердил детский голос.

— Я тебе так убегу, что не сядешь и не ляжешь. Всего насиню, как сирень.

— Нет такого права, отец.

— Ты знаешь, как наша мать будет сокрушаться, — начал доказывать отец.

И сразу детский голос повеселел:

— Я уже маму успокоил. Они сказали, чтобы недалеко от вас держался. Все же может случиться. А после боя чтобы вместе пришли домой. Вот что!