Большая родня

Распаренная теплынь веет подсолнухом, коноплей и яблоками. Пройди вдоль села — везде будут меняться запахи: на Выгнанце повеет медуницей, ромашкой. На Заречке закурит горькой зелено-розовой кашкой водный перец, повеет золотистый девясил; на Бабе, около леса, отзовется разомлевшая конопля и отборная ромашка, на дороге — ароматный чабрец, только нигде не отменится теплый яблоневый дух. Кажется, весь небесный голубой свод настоян терпким диким яблоком, краснобокой каролькой, роскошным белым наливом, темно-красной цыганкой. Раньше выращивались они в садах помещиков, арендаторов, богачей, на необозримых экономиях, на собственных угодьях, хуторах. Пришла революция, выбросила межевые угорья с господских земель, наделила поля сезонным батракам, извечным нищим, которые век спину гнули на постной похлебке; посадила прищепы неподалеку от вишняков, и то там, то здесь побежали между муравой протоптанные дорожки, с двух сторон обсаженные яблонями. Осенью и весной на ярмарках протиснуться было трудно к саженцам винницкого плодового питомника.

— Чего призадумался? — подтолкнул локтем Варивон. — Вон уже хата Бондарей.

Высокий дощатый забор отгораживал двор от улицы. С правой стороны дома, над небольшим садом бил журавлем поклоны колодец, слева красовался огород. Напротив хаты, затиснутый двумя шелковицами, стоял новый овин. Небольшой двор у Бондарей — все, что можно было вскопать, пошло под огород. Под окнами левого дома красуется небольшая цветистая куртина. Везде чисто, соломинки не найдешь — сразу видно, что девичья рука порядки наводит.

В прикрытом торцевом окне быстро мелькнул терновый платок на голове Югины и исчез в глубине дома.

— Напугали девушку, — удовлетворенно смеется Варивон и сразу же становится важным: на завалинке сидят тетка Мария и дядя Иван. Бондарь держит в обеих руках «Советское село», читает, поводя головой. Обрубки его усов слегка шевелятся, прикрывая линию рта.

— Здравствуйте, кто в этом доме, — здоровается Варивон.

— А-а-а, это ты, верхолаз. Добрый день, — улыбаясь, привстает с завалинки дядя Иван. Фигура его крепкая, спокойная и горделивая. Глаза с веселыми искорками, умные, вокруг них, как отражения мелких птичьих ног, расходятся морщинки. Тетка Марийка кланяется парням.

— А мы с Григорием вот с поля возвращаемся. Духота такая, взмокли. Дай, говорю, зайдем к моей родне, а то так пить захотелось, что если бы сели обедать, то и ночевать бы остались.

«Врите, врите!» — вскинули насмешливые серые глаза Марийка, задрожали мелкие морщинки возле сутулого носа, и сразу же важно закачала головой — соглашается с Варивоном:

— Конечно, конечно, такая жара на улице, что даже куры из-под плетня не вылезают — гомозятся, — и искоса посматривает на Григория.

Неудобно парню, переминается с ноги на ногу, не знает, что говорить, а кровь с гулом горячее прибывает к голове, звенит в ушах. И тетка Марийка уже понимает, что неспроста пришел парень к ним, тем паче что у ребят резко выпирают карманы. Но ни одним движением не выказывает своей догадки.

«Конечно, идут парни с поля, — умеет солгать Варивон, — захотелось напиться воды».

— Так пойдемте в хату, — приглашает она и первой встает на ступень крыльца. За ней мало-помалу идет коренастый, широкий в плечах и поясе Иван Тимофеевич.

В доме светло, убрано; полотенца нависают над портретами Ленина, Сталина и двумя немалыми репродукциями «Штурм Зимнего дворца» и «В коммуне имени Котовского».

— Югинка, принеси свеженькой водицы! — позвала мать в сени.

В другой хате загремело ведро, скрипнула дверь, и кто-то быстро побежал садом.

— Садитесь, садитесь, хлопцы, — подолом стерла дубовую скамью у стола.

— Чтобы старосты садились, — не выдержал Варивон, и Григория аж передернуло глухое негодование.

Стыдясь, пряча голову на грудь, в хату почти вбежала Югина, быстро поставила ведро на деревянный кружок и зачерпнула воды.

— На здоровье попивайте! — подошла к Григорию.

— Чернявую полюбляйте, — прошептал Варивон так, чтобы родители не услышали. Но разве от Марийки теперь утаишься? Она по одним движениям губ наперед уже знает, кто что скажет, наперед читает мысли и чувства.

«Красивый, красивый парень и не из ветрогонов, видно. Что ж, посмотрим, как дальше будет, — переводит взгляд с Григория на лицо дочери, румяное и счастливое. — Стыдится девка, — впервые же парни в дом зашли».

— Что-то не пьется, — скривился Варивон, отводя кружку ото рта. — Холодная очень. Может, эта водичка теплее будет? — вынимает из карманов две бутылки.

— Ха! В такую жару? — удивляется Иван Тимофеевич, но по лицу — широкому, цвета хорошо выжженного кирпича — и блеску в глазах видно, что он и в самом аду не отказался бы выпить.

Стол незаметно наполняется мисками, рюмками.

— За здоровье гостей! Спасибо, что зашли в наш дом, — степенно привстает из-за стола Иван Тимофеевич.

— За ваше здоровье.

— Моя бабушка, земля ей пухом, всегда говорила: и пей — умрешь, и не пей — умрешь, так, значит, лучше пить, — одним махом опрокидывает рюмку Варивон.

— Да и горькая же она, горькая, — кривится Марийка, выпивая только до Марусиного пояска.