Большая родня

— Как живется, Марта? — и передернуло внутри от такого прозаического вопроса. Знал, что не так надо было начинать разговор, лучше бы совсем не говорить, чем чувствовать самому себе неприятный и саднящий укор.

— Как живется? — как во сне переспросила, и еще хуже стало у парня на душе. Потом прижалась к нему и запальчиво, неспешно заговорила: — Плохо, Дмитрий, ужас, как плохо. Не назначено судьбой нам жить вместе, так за кем того счастья искать. Разве же это люди? Это лавочники. Родного отца, прибавь копейку, продаст. Только и слова у них: сотня, десятка, пятерка, продал, купил, объегорил, объехал, спустил. На Пасху обнову купит и сначала скажет: пятьдесят рублей слупили! — а потом покажет. Не мне жить между ними. Каждый день как в аду толчешься. Только и облегчения, когда сама себе на огороде или в поле убираюсь. Пропадом пропади такая жизнь!

— А ребенок как же?

— Нина? — и голос молодицы вздрогнул, подобрел, заглушил недобрую злость. — Нина вся в меня пошла и лицом, и характером. Нет в ней крови лавочников. — И снова страстное зашептала: — Когда носила ее под сердцем — сама себя проклинала, что не имею силы в проруби утопиться. Если бы это был твой ребенок…

— Не надо, Марта, — успокаивал, положил руку на плечо. — Не судилось, так и сердце не трави.

— Не судилось, — вздохнула, словно всхлипывая. Настороженное молчание легло между ними. И когда заговорил, услышал не свой, а чужой, приглушенный голос:

— Марта, посоветоваться хочу с тобой. Ты была мне любимой, любимой и останешься до конца жизни. Только так уж наши дорожки пошли. Не стала женой — стань советчицей. — И остановился.

И ощутила Марта, о чем должна пойти речь.

— Говори, Дмитрий… О женитьбе своей что-то хочешь сказать?

— О женитьбе. Ты не сердись на меня.

— Разве же я не понимаю, Дмитрий? Все понимаю. Говори, — тихим, надломленным голосом промолвила, и чувствовал, как задрожала ее рука на его груди и упала вниз.

— Понравилась мне («полюбил» было неудобно сказать Марте) Югина Бондаревна. С Григорием Шевчиком на одной девушке сошлись… Как ты думаешь?..

Как долго она молчит. Из-под черного платка клинышком очерчивается высокий лоб, тьма закрыла глаза, и только слышно, как в глазных впадинах беспокойно шевелятся веки.

И для чего было говорить? И без этого несладко ей. А здесь еще больше сожалений нанес. И только теперь понимает, как тяжело Марте. Всегда больше о себе думаешь, а о чужом горе…

Другую руку опускает на стан молодицы. И странно даже в мысли назвать Марту «молодицей».

— Счастья тебе в судьбе. Что и говорить — хорошую девушку выбрал. Если не глупая, за тебя пойдет, — дрожа от волнения, вздохнула и сразу же заспешила, будто боялась, что не так поймет ее вздох: — Пусть все лучшее к тебе пойдет, Дмитрий. Будет тебе хорошо — обо мне забудешь, плохо будет — вспомнишь меня. — Ее голос перерывался, дрожали уста, неспокойные груди, поднимаясь, касались его и снова опускались.

— Зачем так говорить? Сама знаешь: первую любовь не забудешь, — прижал к себе и трижды поцеловал, как мать свою.

Хоть один человек, кроме матери, есть, что любит его…

Сама сказала, чтобы до хутора не провожал. Так и пошла, согнув плечи.

Ветер сдул с черешни каплю росы, и холодное прикосновенье ее скользнуло по горячей щеке парня. За всю дорогу не мог понять: пригнулась ли Марта, чтобы ветка не ударила в лицо, или сдержанный плач наклонил ее.

«Какая она…»

Жалко было молодицы, хотелось догнать, сказать что-то хорошее, утешить ее. И не мог теперь представить, как бы он жил с нею. Не холодная, нет — спокойная дорожка легла между ними, как осенний луч. Уважал Марту очень, жалел, понимал, что она его любит. И было тяжело и радостно от этого на душе.

* * *

Шла — дороги не чуя под собой. Как дитя, билось под сердцем непостоянными перебоями изнеможение, и голова кружилась, как от долгой езды на лодке, когда начинают шевелиться берега, покачиваясь, отплывают вдаль, и вода пятнами бросается в глаза.

Иногда ей казалось, что она примирилась со своей жизнью. Сначала жила как во сне — лишь бы день до вечера, а потом время зарубцевало боль, появился ребенок — вывел ее из оцепенения; и Дмитрий, когда появлялся в мыслях, был будто подорожный на дальнем холме, который вот-вот войдет в тучи, и сомкнется за ним отяжелевшая голубизна. Но стоило где-то неожиданно встретиться — и весь мир вьюгой налетал на нее, сразу бросал в безвестность, и снова болело сердце, как только в молодости болит.

Не раз, прижимая ребенка к сердцу, хотела бежать от воспоминаний и вытирала свои слезы на розовом личике девочки…

Вечер тесным кольцом сжимал поля. Ветер шел густой, как волна в паводок, прорываясь в узкий просвет за поворотом.

В одно из воскресений заиграет музыка на все село, закрутится в танце свадебный двор, и ее Дмитрий, осыпанный зерном, важно проплывет с Бондаревной. Видела неомраченное чужое счастье, и до слез было жалко самой себя, своей молодости, которая кто знает как промелькнула, оскверненная немилым, от одного упоминания о котором пронимала дрожь.