Большая родня

— Дорогой мой, пора бежать, — встает на ноги. Наклоняясь, спешит по холодной траве, и темень постепенно сходится, смыкается за девушкой, молчаливая, неразгаданная…

VІІ

Низко долиной покатился туман, из леса повеяло прохладой, сырым благоуханием грибов.

Давно уже потух последний огонек в Сафроновом доме, а Марта не выходила. Сердился и беспокоился: не узнали ли родители или Карп? Ведь и в самом деле. В прошлое воскресенье на гулянке Карп пристально-пристально посмотрел на него серыми большими глазами, понимающе подмигнул, оскалился улыбкой и пошел к музыкантам. Танцевал упорно, выбивая ладонями по голенищам и губам, красный чуб огоньком поджигал прыгающую рыхлую щеку, а потом, наливаясь потом, начал темнеть. Запыхавшийся, распаренный, вышел Карп из тесного круга и снова остановил взгляд на нем.

— Здоров, Дмитрий! Почему-то это я так плохо тебя вижу? — покачнулся назад. — Что-то у меня с глазами делается, — сжал руку в кулак и долго упрямо протирал глаза. Он еще что-то хотел сказать, даже улыбнулся, заведомо смакуя, какое впечатление произведут его слова, но подошел длинный, как бечевка, Созоненко и увел Карпа с гулянки.

— Ну если не поставишь полштофа, душа твоя лавочницкая, — душу вытрясу.

«Наверное, Карп не очень его жалует! — подумал тогда. — Почему же Марта не выходит?»

Из тумана слышно, как вздыхает дубрава.

Сладким хлебом пахнет повлажневшее жнивье; лишь качаются над седой пряжей тумана верхушки деревьев, будто они отрезаны от стволов.

Постлал пиджак и лег возле дубовки. Тяжело бухнуло на землю яблоко — и тишина… Даже слышно, как плывет вдаль неутомимая земля.

«Надо, чтобы завтра мать пришла — пособирала яблоки под старыми деревьями. А на будущий год, наверное, зацветет молодой сад. Сначала из зеленых коронок розовые бутоны проглянут…» Карий поднялся, покрутил шеей, вдохнул ночную прохладу и к яблоне идет. Вишь, сразу почуял, где хозяин лежит. Остановился перед ним, обдал теплым паром.

— Но, Карий!

— Кому что, а курам просо.

Раскрывает глаза. Над ним склонилось улыбающееся, счастливое лицо Марты.

— Вставай, лежебока, скоро утро, — смеется девушка, тянет его за руку. — Горе мне с тобой. Ну хоть подвинься. Весь пиджак занял, и клочка жалеет.

— Я — весь пиджак? Да как же это весь? Да я тебе весь, — не знает спросонок, что сказать.

— Горе мое, что он мелет! Ах ты, соня несчастный! — обвивает руками упругую шею парня.

— Только не задуши, — кто тебе так хорошо и много обо всем будет рассказывать! — наконец совсем просыпается.

— А у меня радость какая. Сроду не догадаешься.

— Какая?

— Отгадай.

— Созоненко, может, упал с телеги и шею свернул?

— Немного не угадал, — счастливо фыркает в руку. — Старик поссорился с Созоненко. Это случилось, когда они повезли в Одессу картофель продавать. Хорошо распродались, а выручку поделить не смогли — Созоненко крутить начал. Тогда Сафрон рассердился, покраснел и как стукнет кулаком по столу: «Чтоб я духу твоего проклятого на своем дворе не чуял, душа твоя тринадцатая!»

— Так и сказал?

— Так и сказал.

— А Созоненко что?

— Испугался, деньги в мошну со стола и попятился к двери, как рак. Только на улице вздохнул: «Напрасно вы, Сафрон Андреевич, обижаете меня. Дружба дружбой, а коммерция коммерцией. Да кабы не я — шиш бы вы имели, а не прибыль. Продали бы картофель за бесценок. А я настоял, я, чтобы подождать немного, пока подвоза не будет. За это и пай должен получить чуть побольше, на законной коммерческой основе», — перекривила Созоненко.

— А Сафрон что?

— Схватил бук с поленницы, выругался и буком на Созоненко.

— Попал? — смеется Дмитрий.

— Жаль, что не попал, — искренне сетует девушка. — Ох уж и драпанул лавочник! А мошну обеими руками на животе зажал. Вот и меньше на одного женишка у меня стало. Хорошо, что кувшин между собой разбили.

— Гляди, выклюнет ли глаз ворон ворону… Не верится что-то.

— Какой ты Фома неверующий! Мой старик норовистый. Как подскочит что — за самого бедного отдаст… Бегу, бегу, скоро рассвет. Бросятся меня искать…

Крепко прижимает парня, еще крепче целует в уста и бежит по росе, шурша широкой юбкой.

— Подожди, Марта.

— Потом, в субботу жди.

Клубятся туманы в долине и непроглядной пеленой скрывают девушку от парня…

VІІІ

Под вечер, сдерживая запененных вороных, прямо с ярмарки, подкатил к его воротам Карп. Натянув вожжи, крепко стоял на бричке, выгнутые дугой ноги по косточки увязли в сене:

— Дмитрий, черт бы тебя побрали! — и сразу же изменил голос, увидев мать.

— Добрый день, тетушка Евдокия, с праздником вас. — Низко кланялся, скрестив руки на животе.

— И тебя с праздником, — строго посмотрела на парня. — Катаешься?

— Как творог в масле, — отшутился. — Катался бы еще лучше, да советская власть тпрру говорит. Даже права голоса лишила. Придется, небось, петухом кукарекать. Пустите Дмитрия со мной.

— Не знаю, он, кажется, собирался к учителю идти, — засомневалась. «Пусть увидит Марту. К добру ли только это?»

— Успеет. Мне главное, чтобы Дмитрий коней осмотрел — он в них лучше доктора разбирается.

— Если есть время, пусть посмотрит.