Большая руда

Дорога стремительно летела под колеса, и по тому, какой узкой она вдруг стала, он догадался, что идет с полной скоростью. "Вот так бы всегда ездить, - подумал он. - Никто не мешает!" Он подумал об этом без горечи, хотя свист еще стоял у него в ушах. Просто он любил ездить, не приноравливаясь к другим. Никто не пылил перед ним, не дымил в глаза, и впервые за эти дни он разглядел зеленое поле травы за обочинами, лиловую пашню далеко за оврагом и крохотную деревушку, лепившуюся на холме, среди густых садов.

Но кто-то шел навстречу, какая-то женщина плелась посередине дороги, прикрывая лицо от косого мокрого ветра брезентовым дождевиком. "Учетчица, верно, сбегает..." - решил Пронякин. Деревенские женщины не осмеливались так ходить по рудничным дорогам.

В нем шевельнулась привычная злость к дуракам пешеходам. Он тихо притормозил и подождал со злорадством, пока она не ткнулась плечом в радиатор. Она вскрикнула и шарахнулась, открывая лицо.

- Больно? - спросил он участливо.

- Дурак! - сказала она. Лицо у нее было мокрое.

- Не лайся. Давай в кабину.

- Чего я в твоей кабинке не видела? Я в контору иду.

- А кто на отвале вместо тебя?

- Никто не вместо меня. Чего мне там сидеть, раз никто не ездит.

- Я вот езжу, - сказал Пронякин.

- А ты чего ездишь? Тебя дождик не касается?

- Нет, - сказал он и помотал головой. - Меня не касается.

Она тоскливо посмотрела назад, на дорогу.

- Ладно, - он усмехнулся, - ступай в контору. Кто-нибудь мои ходки запишет.

Но она неожиданно вскарабкалась к нему в кабину и взгромоздилась на высокое сиденье, как усаживаются дети.

- Чего уж там, запишу. Может, ты рекорд какой ставишь. Только руками не тово, - предупредила она равнодушно.

- Нужна ты мне очень, - сказал он, косясь на круглое ее колено, и, потянувшись, прихлопнул дверцу.

Лакированная дорога опять бежала под колеса. Он повернул зеркальце и увидел нежную пушистую округлость щеки и печальные, выгоревшие на солнце ресницы.

- Где-то я тебя видел.

- А конечно, видел. Я ж воду на точке продавала около конторы. И я тебя видела. Все чистую пьют, по шесть стаканов, а с сиропом никто почти. А ты сразу два.

- А! - Теперь и он вспомнил ее. - Что же ты, бросила свою точку?

- Я с Манькой Клюшкиной поменялась. Надоело ей на отвале сидеть. Все упрашивала, ребенок у нее, ну вот я и согласилась.

-- Что же тебе, интересно ходки наши записывать?

Она повела плечом и вздохнула.

- Крестики ставишь? - спросил он насмешливо.

- Не-а. Галочки.

- Великое дело! А Манька, значит, воду продает?

- А Манька воду.

- И не жалееешь, что поменялась?

- А что за нее держаться, за воду-то? Теперь уж зима скоро, кто ж ее будет пить?

- Тоже резон. Но ведь Манька-то не дура, не зря перешла, а?

Она опять вздохнула.

- Кто ее знает, Маньке, наверно, лучше будет. Точку на зиму в столовую перенесут, там тепло.

- А все-таки, - спросил он, - что же ты родилась, что ли, галочки ставить?

-- А ты родился баранку крутить?

Он слегка смутился.

- Сравнила! Я дорогу люблю, ветер... Ну и вообще.

- А я здесь тоже не засижусь особенно. Думаешь, я за лишних двадцать рублей поменялась? Просто я из торга никогда бы на экскаватор не попала. А теперь, может, и попаду...

-- А чего тебе делать там, на экскаваторе?

Она изумленно вскинула ресницы, и он тут же прикусил язык.

- Так ты ж сам же меня агитировал! Не помнишь? "Такая молодая, тебе бы на экскаватор пойти". Не говорил? Смеялся, да?

- Нет, - сказал он серьезно. - Это я теперь смеюсь.

Он высадил ее перед отвалом, и она, уныло ссутулившись, пошла под фанерный навес. Он вывалил грунт и, проезжая, увидел, как она сидит на ящике, поджимая ноги в парусиновых туфлях и спрятав руки в рукава. Он развернулся и подъехал.

- Ты чего?

- На, - сказал он ей, - возьми укутайся. Мне ни к чему.

Он снял и кинул ей свой большой и нагревшийся в кабине ватник, который ей оказался едва не до колен, и помчался в карьер. Дорога была пустынна и мокра, и он рад был никого не встретить.

- Все ездишь, Витя? - спросил Антон.

- Все езжу.

- И правильно делаешь. Держи хвост пистолетом. Имеешь право!

- Это какое же? - спросил Пронякин.

- Э, Витька, что я, слепой, что ли? Не вижу, какой ты шофер? Нам-то, можешь поверить, снизу виднее, все вы, как на картинке. Мне бы таким машинистом стать, какой ты шофер... Что тебе можно, другим нельзя, понял?

Пронякин поднимался вверх и думал о том, какая странная дорога выпала ему на этот раз. На одном ее конце был Антон, а на другом эта девочка на отвале, и оба они словно чего-то ждали от него, а он только отрабатывал свои ходки: восемнадцать копеек тонна, одиннадцать копеек километр, и лишь бы не встретить никого у конторы.

Подъезжая к отвалу, он снова увидел маленькую фигурку на середине шоссе, идущую боком, загораживаясь от мокрого ветра.

- Ты чего? - спросил он, притормаживая.

- А! - испугалась она. - Думала, уж ты не приедешь.

- Садись. Сказал - приеду, значит, верь и жди.

- Хорошо, - сказала она кротко. - Буду верить и ждать.

Он снова высадил ее у фанерного навеса и, вывалив грунт, подъехал.

-- Слушай, а ты как, ходки не приписываешь?

Она взглянула на него с тоской.