Большая скука

Мы садимся в элегантный черный «плимут» и едем в неизвестном направлении.

– Вчера вы ушли в самый разгар игры, – тихо говорит мой спутник, зорко следя за дорогой.

Он ведет машину по оживленным улицам уверенно, красиво, а вот трогается с места и останавливается слишком резко.

– Мне хотелось, чтобы дама отыгралась, – говорю я, как бы оправдываясь.

– Истерия никогда не сможет превозмочь здравый рассудок, – возражает Сеймур, все так же пристально глядя вперед. – Рулетка, как вам известно, очень рациональная игра, построенная на вероятностях, и, что самое главное, наибольшая вероятность заранее исключается для игрока.

– И все же у вас хватает неблагоразумия играть…

– Я играю не потому, что проявляю неблагоразумие, а потому, что полагаюсь на свой добрый разум. Мне по душе трудные игры, Майкл.

Он впервые и как-то свободно и непроизвольно называет меня по имени. Тут уже все зовут меня Майклом, будто хотят мне внушить, что я свой человек.

Мы выезжаем на широкую Фредериксберг-аллее, и Сеймур, не прекращая своих рассуждений, увеличивает скорость.

– Дороти следовало бы попытать счастья в покере. Притом в чисто женской компании. Агрессивная истеричка, играючи с тремя другими, может иметь некоторые шансы на успех…

Он умолкает, словно вспомнив о чем-то, и после непродолжительной паузы говорит:

– Надеюсь, я вас этим не обидел?

– Чем же вы могли меня обидеть? Ваши слова относятся к Дороти, а не ко мне.

– Но ведь Дороти ваша приятельница…

Дама в сером – теперь ее уже следовало бы называть дамой в розовом – сегодня утром действительно держалась со мной весьма дружелюбно. На заседание привезла меня на своей машине, а во время прений вела со мной интимную беседу, многозначительно улыбаясь.

– Раз уж на то пошло, ваши приятельские отношения с Дороти имеют бОльшую давность, – парирую с равнодушным видом.

Сеймур отвечает не сразу. Может, ищет в моей банальной фразе некий скрытый смысл. Потом говорит:

– Допускаю даже, что она сама себя вам предложила.

Как в воду глядел. Однако не в моих правилах обсуждать подобные вещи с другими людьми, тем более с человеком, с которым два дня как познакомился. Поэтому предоставляю своему спутнику возможность беседовать с самим собой.

– В наше время это самое обычное явление, когда женщина предлагает тебе свое тело. Иногда она делает это лишь ради удовольствия, иногда ради удовольствия и еще чего-то, а иногда ради чего-то, что не может доставить ей никакого удовольствия.

Сеймур умолкает как бы для того, чтобы я мог установить, к какой из трех категорий отнести мой случай. Но так как пауза тянется слишком долго, он невнятно бормочет:

– Простите меня. Дороти в самом деле права: светское воспитание не пошло впрок, не получилось из меня лицемера.

Полчаса спустя мы уже сидим за столиком перед одним из заведений на Строгетт, нарядной торговой улице, целиком отданной пешеходам. Кельнер приносит два бокала, в которых больше льда, чем виски. Проверив температуру и вкус напитка, принимаюсь созерцать окрестный пейзаж. В этот предобеденный час нескончаемая толпа на улице многонациональна и пестра: босоногие юноши в косматых полушубках, девушки, вероятно забывшие надеть юбки либо второпях вышедшие в пижамах, шествие голых и полуприкрытых бедер, платьев длиной до пояса или до земли, крашеных либо просто неумытых физиономий, блузок, смахивающих на рыбачьи сети, мужских холщовых штанов, поддерживаемых бечевками, не говоря уже о феерии красок с явным преобладанием кричащих.

– Массовая шизофрения, – лениво замечает Сеймур, протягивая руку к бокалу. – Богатый материал для социолога.

– И не особенно интересный, – добавляю я. – Все это нетрудно объяснить.

– Знаю я их, ваши объяснения. Так же как и наши. С древних времен люди приписывают миру закономерности, придуманные их убогими мозгами. Огюст Конт изобрел три стадии развития общества. Вы их довели до пяти – вот и вся разница.

– Мне кажется, что дело не в количестве. Стадии Конта – плод человеческого сознания, а наши – результат объективного развития материальной действительности, – возражаю я, пуская в ход свою эрудицию, обретенную во время путешествия в спальном вагоне.

– Верно. Одну фикцию вы заменили другой. В этом вашей заслуги отрицать нельзя.

– Если, по-вашему, объективное развитие – фикция…

– Объективное развитие? Но позвольте, где гарантия, что вы его прозрели? Человек самой природой запрограммирован как существо слабое и ограниченное.

При этих словах Сеймур поднимает со стола коробку «Кента» и вертит у меня перед носом, словно это слабое и ограниченное существо таится где-то среди сигарет.

– И все же это слабое существо без устали совершает все новые и новые открытия, помогающие ему преодолевать собственное бессилие.