Большая собака

«Глупости какие», – одёргивает себя Лидочка и поднимается из кафе «Сказка» вверх по лестнице, мимо входа во Дворец моряков, куда её приводил Герман, наверх, к Оперному. По этой симпатичной недлинной лестнице мало кто ходит, все идут по верху туда, к лестнице большой, навечно спаянной с этим городом, как спаяна бородавка или шрам с человеком, и даже если человек красив, то бородавка или шрам запоминаются всё равно сильнее его красоты, ума и прочего его человеческого. От подножия этой недлинной неприметной лестницы можно дойти до подножия той, большой и символической. Идти легко – всё время вниз. Вниз ровно настолько, насколько символическая длиннее «сказочной». Но Лидочке совершенно незачем идти вниз вдоль пыльных непарадных домиков, на крышах которых растут кусты и даже деревья, чьи кроны видны оттуда, сверху. Снизу – корни, сверху – кроны. Лидочкин город тут многоэтажен не домами, а улицами. Первый этаж ещё ниже, где склады и краны порта. Второй здесь, по нему идёт десятый троллейбус и торчит глупое современное высотное здание «Эпсилон» – завод по производству неизвестно Лидочке чего. Третий – самый верхний – там, где каштаны, платаны, брусчатка, Пушкин, пушка, оперный, постоянные свадьбы и вечные праздношатающиеся. Иногда она не поднимается по лестнице, а возвращается на Гарибальди, чтобы идти домой «короче». И отчего-то идёт не короче, а делает крюк по мосту с гербом, только под мостом не вода, а дома и улица, – через парк Шевченко, на Чичерина и пешком до проспекта мира, угол Чкалова. Она часто делает этот огромный крюк, слегка помахивая белой картонной коробкой с «корзинками», «картошками» и «трубочками». И так ни разу и не заходит «в коммуну на Гарибальди», хотя вот она, над гастрономом «Барвинок». Маринку она вызванивает по коммунальному телефону и встречается с ней в подвальном кафе «Калинка» на Чичерина, где они едят взбитые сливки (с курагой, с черносливом, с шоколадом, с орехами – выбирай на вертящихся стеллажах и иди плати к стойке), пьют кофе, а подруга ещё и курит сигареты «Темп». «Соусированные», – читает на пачке Лидочка.

– Это как?

– Да хер его знает! – отвечает взрослая Маринка маленькой Лидочке и щёлкает красивой зажигалкой.

– А у нас почти все преподаватели курят, представляешь?

– Я же тебе говорила, что доктора такое вытворяют! – хмыкает Маринка.

– Они не все доктора. Химики, физики, филологи. Преподавательница латыни совсем не врач, а последующую подкуривает от предыдущей. Математик даже курит. Представляешь, в медине есть высшая математика! Кошмар! Я приспособилась списывать у одного там, Васи.

– Зато ты небось и не попробовала? – смеётся Маринка.

– Попробовала. Затянулась пару раз на Приморском. Мне не понравилось. Гадость!

Во время большого перерыва между второй и третьей парами студенты младших курсов прогуливаются по бульвару. Строго говоря, тот бульвар, к которому попадаешь, пройдя крохотный переулочек без названия в просвете домов спуска Короленко, называется Комсомольским. Приморский бульвар заканчивается колоннадой. Комсомольский – начинается уже после Тёщиного моста[18] и заканчивается, упираясь в невысокую кирпичную глухую стену, стоящую перпендикулярно к склону, ведущему вниз, на средний этаж – улицу Суворова, по которой ходит десятый троллейбус. Как-то раз Лидочка спускалась по этому склону и теперь считает его обрывом. Как все студенты младших курсов – иногородние и коренные – считают этот курительный закуток – слепую кишку бульвара Комсомольского – Приморским.

Пирожные на Гарибальди. Взбитые сливки на Чичерина. Так и тянет революционеров на сладкое. А студентов-комсомольцев – на курение.